Иосиф Сталин. Начало
Шрифт:
Миротворец Коба
Ильич метался по спальне. Набросился на Кобу:
— Зачем мы сидим в этой ловушке? Здесь тени Романовых, здесь невыносимо!
— Не тревожьтесь, Владимир Ильич. Я приготовил квартиру. Дождемся ночи и уйдем.
Ночью Коба увел Ильича, а я остался в особняке.
Коба все предвидел правильно. Утром вышла какая-то желтая газетенка с письмом двух известных революционеров — Панкратова, отсидевшего много лет в Шлиссельбургской крепости, и еще кого-то (кого — запамятовал). Оба обвиняли Ленина и всех нас в
На балкон уже выходить было нельзя.
В любовном гнездышке балерины мы готовились защищаться. В особняке находился Раскольников и около двухсот матросов. Еще столько же заняли Петропавловскую крепость, собираясь отбиваться там.
Если бы Кшесинская видела, как под отборную ругань ломали драгоценную мебель, рубили крышку рояля, баррикадировали окна… Самое забавное, я испытывал те же чувства — почти отчаяние. Дом, который я, чего там скрывать, полюбил, уничтожался, погибал на глазах…
В окно я заметил заросшего бородой солдата-фронтовика — голова перевязана грязным бинтом. Он кричал:
— Жируете, тыловые сволочи? Бузите? Ждите!.. — мат. — Доберемся!.. — яростный мат.
Эти солдаты, привезенные с фронта, ненавидели нас, «околачивающихся в тылу». Стало ясно — пощады не будет…
В это миг появился Коба. Оказалось, он сумел договориться с Исполкомом. Особняк должен быть сдан без боя. Матросы обязаны сдать оружие, вернуться на суда и немедленно отплыть обратно в Кронштадт… Раскольников конечно же матерился, но, по-моему, больше для виду. Умирать он совсем не хотел. Его матросики тоже.
Оружие складывали в саду около следов костра, на котором зажарили козочку Эсмеральды.
В это время Коба объявил мне весьма неожиданное:
— Приказ об аресте большевиков будет с часу на час. Этого еще никто не знает, но знал Коба. — (Конечно, опять Керенский!) — Ильича мы спрятали сейчас у рабочего Каюрова. Но у него сын анархист, и молодежь возится с бомбами. Ильич боится. Я должен перевезти его. У меня нет времени, но я обещал Исполкому замирить Петропавловку и заставить матросов сложить оружие. Иначе их всех перебьют, и смерть потом повесят на нас. Ты понял? Еще разок нам нужно «раздвоиться»…
Под издевательские выкрики солдат Раскольников повел мрачных матросиков обратно на суда, а мы с Кобой «раздвоились», совсем как во времена наших эксов. Коба уехал укрывать Ильича и одновременно в моем лице отправился в Петропавловскую крепость.
Крепость окружали все те же мрачные солдаты, ожидающие команды перестрелять «немецких шпионов». Меня отвели к их полковнику.
Я показал удостоверение члена Исполкома Петроградского Совета Иосифа Джугашвили.
— Есть решение Исполкома Совета, — объявил я значительно. — Матросы сдадут оружие. За это беспрепятственно вернутся в Кронштадт.
— Если сдадут оружие — скатертью дорога. На пьяниц и бездельников патроны тратить жалко, — сказал полковник.
Меня пропустили в крепость.
Я не знал, насколько убедительно наше сходство для людей, которые знали Кобу. Такие люди вполне могли
Полковник доложил в Совет об успешной миссии Кобы. Вот так Коба стал дважды миротворцем в один день.
Спаситель Ильича
К вечеру я перебрался в квартиру на Лиговке. Тогда же узнал из газет: Троцкий арестован, его взяли дома прямо в постели, арестовали Каменева, Луначарского и так далее… Что же касается Ильича и Зиновьева, то они исчезли. Я понял: Коба предупредил об опасности отнюдь не всех.
Бегство Ленина стало потрясением для большевиков — членов Совета. Они (да и я, грешный) считали, что Вождю и партии брошено тяжкое обвинение. Вождь обязан предстать перед судом и оправдать себя и партию…
Поздно ночью ко мне явился Коба. Я сказал ему об этом. Он засмеялся.
— Запомни: Вождю дозволено все. Как Юпитеру. Что хочет Ильич? Быть на свободе. Он боится тюрьмы. И он будет на свободе, а чья-то обязанность — оказаться в тюрьме и на суде разоблачить ложь против партии. Понял? Тогда поехали. Я поселил Ильича у Аллилуевых.
Мы приехали на знакомую квартиру к Аллилуевым. Ни детей, ни родителей не было. В гостиной на диване сидели Крупская, Орджоникидзе и Зиновьев.
Вероятно, квартиру освободили для совещания. Ленин расхаживал по маленькой гостиной, останавливался, потом снова нервно ходил. У окна стоял Свердлов. Он, видимо, и организовал это спешное заседание. Сейчас оставшиеся на свободе члены ЦК должны были решить — идти Ленину в суд или нет.
Заговорил сам Ильич:
— Идти или не идти? Сей гамлетовский вопрос, батеньки, мы с Григорием (Зиновьевым) решили положительно… — И Ленин вопросительно посмотрел на собравшихся.
Крупская тотчас перебила:
— Володя, все ли ты обдумал?
— Мы с Григорием, — будто не слыша, продолжал Ленин, — явимся на суд и зададим хорошую трепку этим лицемерам, повапленным гробам… Все их высказывания, вся их культурность — только разновидность квалифицированной проституции!
Ничего, возьмем власть, церемониться не будем! — Как обычно, он легко входил в раж. Но потом тон стал элегическим. — Попрощаемся, друзья, кто знает, свидимся ли.
Он поцеловал Селедку. Полагалось заплакать, но она не плакала. Молча посмотрела на Свердлова. Тот сразу заговорил:
— При всем уважении к вашему смелому решению, Владимир Ильич, должен заявить, что это не ваше личное дело. Вопрос касается всей партии, лишившейся ныне почти всех лидеров. Что скажет товарищ Коба?
— Здесь и говорить нечего. Что они хотят сделать с товарищем Лениным? Отправить в тюрьму? Отнюдь. По нашим сведениям, до тюрьмы Ильича не доведут, убьют по дороге. Товарищу Ленину идти на суд нельзя!