Иосиф Сталин. Начало
Шрифт:
Рядом с Ильичем — засыпающий Зиновьев, свежий Коба и покашливающий Дзержинский. За перегородкой громко, по-мужицки храпит Крупская. Ильичу несколько неудобно за эти басы, и он поясняет застенчиво:
— Надюша простужена. — Потом прибавляет: — Сомнений нет: кайзер терпит военное поражение, Революция в Германии может вспыхнуть со дня на день. Мы должны помочь немецким товарищам. Политбюро предложило ВЧК немедленно создать подпольную сеть в Берлине.
Я понял: если прежде немецкие деньги были призваны подготовить Революцию в империи, то теперь все с точностью до наоборот. Социалистическая Революция в Германской империи должна произойти на деньги бывшей Российской империи. Помогать
— Как только вспыхнет германское восстание, — сказал Ильич, — наши войска немедленно придут на помощь героическому немецкому пролетариату. Но идти нам придется через Польшу. Эти бляди… — (то есть реакционное правительство Польши), — постараются нам не позволить. Поэтому к походу начнем готовиться уже сейчас. Товарищ Зиновьев предложил незамедлительно взорвать главный Арсенал в Варшаве. — (Идея была дикая и бесполезная, но мы только начинали.) — Это сделаете вы до отъезда в Германию. С вами отправятся несколько товарищей. Возглавлять группу мы поручили товарищу Кобе…
Коба выехал в Варшаву оценить ситуацию на месте. Через три дня он вернулся и, как в добрые старые времена, разработал план.
Вскоре в Варшаву отправились исполнители: Коба, я, Камо и трое товарищей.
Мы обосновались в доме рядом с Арсеналом и начали рыть подкоп. В этом деле мы были новички, но быстро научились.
Рыли на небольшой глубине, копать глубже мешала подпочвенная вода. На четвереньках, в мокрой грязи мы работали с раннего утра до позднего вечера.
Проходили за день не более двух метров. Выкопанную галерею укрепляли досками. На случай если засыплет землей, брали с собой яд чтоб долго не мучиться. На пятый день подкоп обрушился — подвел крепеж, и там остался наш товарищ. Только на седьмые сутки непрерывной работы мы дошли до мертвеца, товарищ принял яд. Нам требовалось подкрепление. Приехали пятеро здоровяков, и с ними мы наконец успешно установили адскую машину. Помню, как в последний раз я сидел в подкопе, и все дрожало от проехавшего над головой трамвая. Укрепленная досками галерея жалко тряслась, из щелей сыпалась на голову земля, пламя свечи грозило погаснуть.
Мы завели машину, вышли из дома и успели пройти полсотни метров, когда над крышами взметнулось пламя. Грохот потряс Варшаву. Арсенал взлетел на воздух.
Но Революция в Берлине почему-то не начиналась.
— И не начнется, — сказал мне тогда Коба. — Мижду нами говоря, эти немцы не рискнут захватить даже вокзал, не купив перронных билетов. — И прыснул в усы. (Впрочем, оказалось, что так сострил не Коба, а чуть ли не сам Маркс.)
Но в Берлин я опять не смог поехать, потому что получил совсем иное задание.
Свадьба Кобы
В это время советская Республика была окружена кольцом фронтов и блокады. Против нас сражались добровольческая армия и весь мир. Границ Республики не существовало, нашими границами было это самое кольцо фронтов, то сужавшееся, как удавка, то расширявшееся и удалявшееся от обеих столиц. Но Москва и Петроград оставались нашими.
В непрерывной бойне гражданской войны кровь лилась при полном отсутствии лекарств! Не было термометров в больницах, не было простейшего мыла, не говоря о дезинфицирующих средствах.
Из-за блокады Народный комиссариат внешней торговли фигурировал только на бумаге, купить за границей мы ничего не могли.
И тогда Ильич решился.
Народный комиссариат внешней торговли
К тому времени я не раз переходил эту линию фронта. Поляки — хорошие торговцы, они понимают толк в деньгах. В Польше на меня работала целая группа продажных польских жандармов. У нас все было налажено, и подкупленный пан полковник лично встречал моих агентов и потом сопровождал их обратно до границы.
Работа агентов была очень опасная. Если они попадали в руки «не наших» жандармов, их тотчас расстреливали, как шпионов. Многие из них и в самом деле работали на нашу разведку. Ибо одновременно с доставкой лекарств я создавал в Польше агентурную сеть. В этом мне помогал некто Г-й, польский шпион, захваченный в Петрограде и перевербованный нашей разведкой.
Так или иначе, но лекарства в довольно больших объемах начали поступать. Я их сдавал Народному комиссариату здравоохранения. Какова же была моя ярость, когда я узнал, что наши лекарства, термометры и мыло объявились у спекулянтов на знаменитой барахолке на Сухаревской площади. Сколько крови было заплачено за них, и… своровали!
Я сообщил Ильичу.
Ильич, пребывавший в постоянном бешенстве — от работы, недосыпания и страха, «что мы скоро полетим», потребовал обычного — расстрелов. Для этого человека, стрелявшего раньше только уток на охоте, слово «расстрел» стало привычным. Однако, как повелось на Руси со времен Рюрика, расстреливали «пешек», руководители — воры-партийцы — остались живехоньки.
Но неприятности продолжались. Когда я приехал в Москву, на загородном шоссе мою машину обстреляли. В «Метрополе», где меня поселили, в моем номере все было перевернуто. И на зеркале красными чернилами написано: «Это тебе (мат) последнее предупреждение (еще несколько матерных слов)». Так что я обрадовался, когда Коба, с одобрения Ильича, позвал меня поработать с ним в Царицыне, и мне пришлось прекратить свои «лекарственные» подвиги.
Одно из самых ответственных поручений выполнял в это время Коба. В стране был жесточайший голод. Москва и Петроград замерзали и голодали. Меня вызвал Ильич.
— Думаю, товарищ Фудзи, вам придется поучаствовать в доставке хлеба в обе наши столицы. Вас очень хочет взять с собой ваш друг Коба. Он теперь, батенька, наша последняя надежда. Если не доставите хлеб… — он усмехнулся и закончил: — С вами поедет еще один ваш соплеменник…
Оказалась, речь шла о Серго Орджоникидзе.
Мы встретились в моем номере в «Метрополе».
Верхушка партии теперь жила в Кремле, партийцы рангом поменьше, называвшиеся почтительно «ответственные работники» («ответработники»), размещались в знаменитых московских гостиницах «Метрополь» и «Националь» — их именовали Первым и Вторым домами Советов.
В «Метрополе» (Втором доме Советов) жили наркомы, члены коллегий наркоматов и знаменитые революционеры — Антонов-Овсеенко, Крыленко, здесь же была приемная Свердлова. В огромном ресторане, превращенном в зал заседаний, выступали Ильич и Троцкий. Но равенство партийцев закончилось в первый день после революции. Вожди занимали в «Метрополе» по нескольку роскошных номеров, в них обитали их родственники, чаще — любовницы (на языке сокращений, «новом языке», их называли «содкомы» — содержанки комиссаров). Ответработники рангом пониже ютились с семьями в тесных, маленьких номерах. Все мы составляли партийную ячейку «Метрополя», которую возглавлял какой-то комичный олух. Он постоянно собирал партийные собрания, на которые «вожди» конечно же не ходили. Собирал он и народный суд «Метрополя», рассматривавший бесконечные бытовые скандалы обитателей нашего ноева ковчега…