Ипоходрик
Шрифт:
Надежда Ивановна. Merci, мой друг; но только я уток не ем: они мне как-то противны.
Ваничка. Нет, ничего-с! Эти были хорошие-с. Они противны, как травы хватят, а эти еще не хватили… Я вот вам скоро селезня подарю-с: маленького еще поймал, – все овсом теперь кормят.
Надежда Ивановна. Ну, хорошо, подари.
Ваничка. А вы сами что мне подарите?
Надежда Ивановна. Я тебе кисет вышью шерстями.
Ваничка. Нет-с, я не хочу кисета.
Надежда Ивановна.
Ваничка. Да так-с. Зачем мне кисет-то? Что он мне такое? Я и без него могу жить. Мне бы лучше, как летом тогда, ручку вашу давали, так это лучше-с.
Надежда Ивановна. Разве ты любишь мою ручку?
Ваничка. Очень люблю-с!
Надежда Ивановна. Ну, на тебе ее! Садись около меня!.. (Подает ему руку.) Ну, что ты теперь станешь с нею делать?
Ваничка. Что делать-то? Известно что! (Целует руку.)
Надежда Ивановна. Послушай, Ваничка, ты любил кого-нибудь, кроме меня?
Ваничка. Нет-с. Право нет – вы первые-с.
Надежда Ивановна. А что же ты Мишелю говорил?
Ваничка. Да я смеялся так… Они спрашивают меня: хожу ли я за охотой – за женщинами. Я и сказал-с…
Надежда Ивановна. Что ж ты сказал?
Ваничка. Я говорю, что женщины не утки, и больше ничего, право ничего… так только… посмеялись.
Надежда Ивановна. А про меня что-нибудь ты не сказал ли ему?
Ваничка. Ай нет, как возможно-с. Я про вас никому в свете не скажу-с. Мы говорили так… о других.
Надежда Ивановна. А разве ты любил других?
Ваничка. Да что?., как же? я не знаю-с.
Надежда Ивановна. Как же не знаешь? Стало быть, ты меня обманываешь и был влюблен в другую?
Ваничка. Ни в кого-с… умереть на этом месте, ни в кого-с. Мы так только… смеялись.
Надежда Ивановна. Над чем же вы смеялись? Ты, верно, что-нибудь ему рассказывал?
Ваничка. Я ничего не рассказывал, право-с! Они сами все выдумывали.
Надежда Ивановна. И пожалуйста, никому ничего не говори, тем больше, что мы с тобой скоро должны будем совершенно расстаться.
Ваничка. Зачем? нет-с… я на службу определюсь… Вы прежде, Надежда Ивановна, добрев были-с… Помните, в саду… а теперь вот не хотите!
Надежда Ивановна. Что это? Поцеловать тебя? Не могу… ни за что в свете не могу!.. Я теперь совсем в другом положении. Я со стыда сгорю, если позволю себе поцеловать тебя.
Ваничка. Да что же тут со стыда-то сгореть?.. Экая важность!
Надежда Ивановна. Клянусь тебе честию, не могу… Ну, изволь: я в последний раз поцелую тебя, но только раз – не больше. (Целует его, но Ваничка при этом проворно обнимает ее и начинает целовать другой раз, третий…)
Надежда Ивановна (отталкивая его). Перестань!.. Сумасшедший!.. Довольно!.. Ты волосы мне все растрепал. (Вырывается и бежит от него к себе в комнату.)
Ваничка (преследуя ее). Врешь, не уйдешь теперь у меня. Надежда Ивановна захлопывает за собой дверь и запирает ее.
(В азарте.) Пустите! Право, ведь сломаю! (Начинает ломиться в дверь сначала руками, ногами, а потом и всем телом.)
Занавес падает.
Действие третье
Кабинет Дурнопечина.
Явление I
Дурнопечин сидит на своем кресле с головою, повязанною белым платком, намоченным в уксусе. Настасья Кириловна помещается в некотором отдалении от Дурнопечина и с подобострастием на него смотрит. Никита флегматически и со скучающим лицом стоит сзади барина.
Настасья Кириловна (обращаясь к Дурнопечину). Что, батюшко, получше ли вам хоть немножечко?
Дурнопечин. Теперь гораздо лучше. (Снимает с головы платок и отдает его Никите.)
Никита (насмешливо). После чего лучше-то быть, когда никакого и худа-то не было.
Дурнопечин. Ты-то пуще знаешь и понимаешь это.
Никита. Чего тут знать-то?.. Доктор-то при мне ажио в сердцах сказал вам: «вы, говорит, только себя и других понапрасну беспокоите!»
Настасья Кириловна. Ну да, ведь, Никитушка, доктора тоже и так говорят для утешенья только… (Обращаясь к Дурнопечину.) Я вот вам, дяденька, хочу рассказать, что со мною, глупою старухой, ваши питерские франты сделали: жила я в Питере тогда месяца два; деньги мои и сначала маленькие были, а тут так подошли, что и на дорогу почесть ничего… Иду я раз по самой тамошной большой улице, Невской, вдруг нагоняет меня молодой человек, нарядный такой, и начал меня с ног до головы осматривать. Я подумала, да и говорю: «Милостивый, говорю, государь, лицо ваше такое доброе – я бедная, заезжая, говорю, здесь помещица: не можете ли, говорю, какую-нибудь помощь оказать матери семейства?» – «Хорошо, говорит, но только теперь не могу, а не угодно ли, говорит, вам ужо вечером прийти в такой-то дом; в крыльцо, говорит, вы не входите, а позвоните только с улицы». Пошла я вечером, отыскала дом, позвонила, вдруг после того окно наверху отворилось: «Это вы?» – говорит. Я говорю: «Я!» Только я проговорила это слово, вдруг, отец мой, меня с ног до головы и окатили какой-то дрянью, – кажется, помоями! Господи боже мой! И на ногах-то устоять не имела силы, чуть не захлебнулась.