Ирано-таджикская поэзия, Рудаки Абульхасан

Ирано-таджикская поэзия

на обложку

Рудаки Абульхасан

Шрифт:

ШАТЕР НЕБЕС

О, доколе кружиться тебе надо мной Днем и ночью, высокий шатер голубой? Мчась, как бешеный конь, ты полвека меня Обещаньем надежды влечешь за собой. Мать ты многих и многих. Но дети твои В униженья повергнуты, в горе тобой. Беспредельны твои вероломство и зло. Устыдись своей лживой природы кривой! Мать какая и где еще, кроме тебя, Для детей своих участи хочет худой? Осыпаешь ты сахаром яд. Тростником Накрываешь глубокую яму с водой. Вот каков этот мир!! Лишь дорогой добра Невредимо пройдешь над его западней. В Зенд Авесте написано: гибели злых Все их злые деяния будут виной. Так бывает: кто яму копает другим, В эту яму и сам попадает порой. Если б я злодеяния не совершил, Я бы Не был в оковах, в темнице глухой. Но доколе же своду тюрьмы тяготеть Над твоей благородной и мудрой душой? Поступай, как тебя наставляет худжат, О мудрец, берегись этой бездны мирской. Этот мир — безрассудный, бессмысленный див, Ты

один на один с этой силой слепой. Если хочешь безумного ты укротить, Знаний крепкий аркан ты имей под рукой. Удались от злодеев, чтоб не возмутить Мир душевный раскаяньем, черной тоской! Что тебе не но нраву, того и другим Не желай ты — чья жизнь бушевала рекой. Ты иголку искал, а кетмень потерял, Для смятенных исход неизбежен такой. Завтра руки наследников жадных твоих Достоянье растащат твое меж собой… Сон тяжелый неведения отгони, Солнцу знанья навстречу зеницы открой! Если сам топором ты поранил себя, Сам своим врачевателем будь, о больной!

* * *

Утром рать испарений над морем взошла, Горы перлов из моря с собою взяла. Рассмеялись зеленые лики полей, Когда туча над ними рыдать начала. Роза, шапочку яхонтовую надев, С благовонной одежды росу отрясла. Верба, жалуясь на притесненья зимы, Воротник на груди своей разорвала. От наветов и сплетен холодных ветров Роза робкая взгляд от ручья отвела. Разве ты не видал: на горах по утрам Покрывалом собольим наброшена мгла? Ветер просит прощенья за резкость свою У тюльпанов, которыми степь расцвела. Умывает он поле прохладной росой, Где весна свое знамя с зарей подняла. И одежды сверкающие цветникам, Бирюзою осыпанные, соткала. Чайной розе она подарила наряд, В чашу красным тюльпанам вина налила. Принесла она лилии белый венец, А шиповнику серьги его припасла. И короной царя в месяц Урдибихишт Молодому нарциссу главу облекла. Изумляйся деяньям вселенной вокруг, Поучайся, смотря на земные дела. Вот ликует земля, увидав, что над ней Туча темная трауром высь облегла. Посмотри на тюльпан и на тучу: огонь Создал тучу, а туча огонь родила. Тем, кто бедствовал долгой зимою, весна В утешение свой ветерок подняла. Если в мыслях твоих вожделенье к вину, Если сердце красавица песней зажгла, Ты без муки не освободишься от них, Крепки путы у страсти, тверды удила. В плен попав, не уйдешь ни из царских дворцов, Ни от страха перед старшиною села. Не уйдешь, если страсть, как веревка с кольцом, В нос верблюду продетым, тебя повела. Не таков человеческий подлинный путь. Ты подумай, покамест пора не прошла. Хочешь славы и чести, а сам говоришь: «Я слуга властелина, носитель жезла!» Ты добычею стал, на добычу идя, Как лиса попадается в когти орла. Знай, — пока ты пытался навьючить меня, На тебя чья-то грузная ноша легла. Ты, на взгляд мой, животное вьючное; спесь У тебя беспредельна, а честь — умерла. Ни на чем не основанной спеси твоей Ты стыдился бы, если бы совесть была. Ты животного хуже. Ты спину свою Сам под ношу подставил, что так тяжела… Ты лишен человечности лучших плодов, Ты высок, но бесплоден душой, как ветла. Хоть ветла никогда не приносит плодов, Пусть бы знания плод твоя жизнь принесла! Да, напрасно тебе — негодяю — судьба Стан высокий, стройней кипариса дала. О, когда б ты опомнился, ива твоя Плодоносного стала бы, амброй текла! Ну, а если останешься прежним, как див, С сердцем полным невежества, скверны и зла, От тебя будет нечего ждать, как в саду От гнилого, лишенного сучьев ствола. Человеческий образ ты носишь: так что ж Добровольно себя превращаешь в осла? Ты прекрасен лицом: но на стенах дворцов, В банях наших — прекрасных картин без числа. Помни: выше невежды в глазах мудреца И змея, что на солнце из тьмы приползла.

РАЗМЫШЛЕНИЕ В ЮМГАНЕ

Друг отшатнулся от меня вчера, Увидев, что прошла моя пора. Любимая дорогу позабыла Сюда, ко входу моего шатра. Неужто потому, что исхудал я — Стал тоньше соколиного пера, Ты не узнал меня, мой собеседник, Со мною проводивший вечера? Мой стан, как ручка посоха, согнулся… Когда дохнули зимние ветра, Увял мой цвет, и лик румяный бледен Стал, как зола угасшего костра… Но против гнета времени слепого Есть в сердце сила у меня одна — Моя опора и моя защита,— Величие духовное она. Над разумом моим и над душою Власть небесами диву не дана. Хоть все, что сделать мог со мной, он сделал: Гляди, как плоть моя измождена. И побелела борода, что прежде Была, как амбра свежая, черна. Но эта плоть жемчужнице подобна, И в ней жемчужина заключена. Стремиться буду к действенному знанью, Пока стена Юмгана мне верна. Я страха перед временем не знаю, Я независим, жизнь моя вольна. Покамест на меня не взглянет время, Мысль от него моя отвращена. Судьбы-верблюда моего веревка Не будет в руки шаху отдана. Стремлением к презренному величью Моя одежда не загрязнена. И никогда, пока владею телом, Душа врагу не будет предана. Вовек не будет милость недостойных Как оскорбленье мне нанесена. По степи знаний и высоких споров Крылатого гоню я скакуна. В пыли его копыт тропа кривая Противников теряется,

темна. Эй, Носиби, невежда, враг Алия, Что так мила тебе со мной война? Ты, как змея, шипишь и угрожаешь, Но мне твоя угроза не страшна. Злорадствуешь, что жизнь моя в Юмгане Любви и состраданья лишена? Как в недрах гор скрываются алмазы, Так мысль моя — в горах блестит она.

* * *

Вышел волк голодный, видит полн ягнят простор степной. Медленно проходит стадо мирной пастьбою ночной. Режет волк овец. А овцы щиплют сочную траву. Волк и овцы наполняют с жадностью желудок свой. Волк траве — ягненок мирный, а для волка он — трава. Помни это! Редко встретишь меткий оборот такой. Помни это выраженье, зорче в жизнь свою вглядись: Волком быть или ягненком, бойся участи любой! Ты в погоне за ягненком? Но, глупец, не забывай: На тебя, как на ягненка, смотрит кто-нибудь другой. Ты не волк и не ягненок? Почему же при дворе Состоишь? Без оговорок дашь ли мне ответ прямой? Не гордись, что хлеб пшеничный и ягненка ешь, а друг Черствый хлеб, отсевков полный, ест с холодною водой. Одинаково придется как тебе, так и ему Вечность пролежать недвижно без обеда под землей. Разве ты услышишь это, разве сердцем ты поймешь, Если уши внемлют пенью, если взгляд пленен игрой? Удивительного хочешь. Чуда в жизни ищешь ты. Что ж в окно через решетку смотришь ты на мир земной? Нет, гляди и удивляйся на себя, что скован ты Цепью крепкою под этой высью вольной голубой. Что в неведении жалком чистая твоя душа, Как сова, живет в руинах, в сумрачной степи глухой! Что тебе от этих пышных цветников, садов, дворцов? Плоть твоя — чертог прекрасный, панорама — разум твой. Спишь ты сладко. Над тобою днем и ночью небосвод Колыбельным пеньем веет, а не громом, не грозой. Если жизнь провесть ты хочешь, как осел, в еде и сне, Ты душой увязнешь в муках, как в грязи осел зимой. Чтоб с лицом, покрытым прахом, не предстать пред судией, Чистою водою знанья лик души своей омой! Баня, мускус и бальзамы старости не победят; Старые стирать одежды и утюжить — труд пустой. Ведь они не обновятся… наставления прими, Хоть совет полезный горек, как целительный настой. Сохрани же от худжата хорасанского навек Слово доброго совета, слово мудрости живой!

* * *

В горьких раздумьях моих вся истомилась душа. Тщетно я людям внимал, мудрых возжаждав речей. Лгал мне и тот и другой, лгали глупец и слепец, Стал у пророка искать я указанья путей,— Но про Корана стихи тщетно я спрашивал всех, Молвить кому бы я смог: душу мне знаньем согрей! Дом я покинул тогда; бросил, в скитанья спеша, Сад, где пестрели цветы, тканей узорных пестрей. Лгал мне и тюрк, и араб, некто из Синда, индус, Старый румиец, и лгал так же мне сын твой, о Рей! Спрошен был мною в пути тот, кем не чтится творец, И манихей, и сабей, спрошен был мною еврей. Часто, на камин ложась, из облаков свой шатер Я мастерил и в глуши спал наподобие зверей. Я по горам проходил выше высокой луны, Спутником рыб по волнам несся я ветра быстрей. То я блуждал по пескам жарче горячей золы, То по стране, где зимой мрамора тверже ручей. То между осыпей шел, то вдоль потоков седых, То в бездорожье, в горах старого мира старей. То пред верблюдами брел, тяжко веревку влача, То, словно вьючная тварь, с ношею — мимо дверей, В город из города шел, всюду людей вопрошал, К берегу дальних земель плыл я по шири морей.

* * *

В тени чинары тыква подросла, Плетей раскинула на воле без числа, Чинару оплела и через двадцать дней Сама, представь себе, возвысилась над ней. «Который день тебе? И старше кто из нас?» — Стал овощ дерево испытывать тотчас. Чинара скромно молвила в ответ: «Мне — двести… но не дней, а лет!» Смех тыкву разобрал: «Хоть мне двадцатый день, Я — выше!.. А тебе расти, как видно, лень?..» «О тыква! — дерево ответило, — с тобой Сегодня рано мне тягаться, но постой, Вот ветер осени нагонит холода,— Кто низок, кто высок, узнаем мы тогда!»