Иресиона. Аттические сказки
Шрифт:
– Ну так они мне и не нужны, любовные, – сказал он весело. – На закуску спой мне благодарственную в честь Диониса, которую сама сложила.
– Спою только один куплет, – сказала Эригона, ласково глядя на отца, – он только что пришел мне в голову.
Она встала и запела:
Бога тешит звук беседыЛюбит он веселья час,Но особо рад Ирине,Что приносит мир для нас.Одинокий, встань, отшельник,Сбрось ярмо забот, тревог:Ведь вражду и рознь людскуюДионисИкарий встал, обнял дочку и нежно-нежно поцеловал. Оба почувствовали, что этот поцелуй стал им наградой за годы отчужденности и одиночества, что только теперь стали они воистину отцом и дочерью.
– Спи сладко, доченька, – сказал он, пожелав ей доброй ночи. – А завтра… О! Завтра начнется новая жизнь.
Однако сам Икарий спал беспокойно. Мысли о дочери гнали сон от его век. Другие девушки ее возраста плясали в хороводах в честь праздника Артемиды; там на них смотрели молодые люди, выбирая себе невест. Ее же красота расцветала в одиночестве, и так, в удаленном хуторе, ей и предстояло отцвести.
Такое положение нужно изменить; пусть и она общается со своими ровесницами из Марафона, Птелея, других городов Четырехградия. Но что станется с хозяйством? Придется нанять работника из Марафона или – еще лучше – купить рабыню. Нанять, купить… Да, конечно, но для этого нужны деньги, а где их взять? Поведай, Дионис!
Да… Но ведь не для того объявился ему Дионис, чтобы он, Икарий, держал его дар в тайне. Он пойдет по Аттике как его посол, как некогда ходил Триптолем с посольством Деметры. Учить он будет, разумеется, бесплатно, но свое вино, свое добро он может продать, в этом не будет греха. А у него, как-никак, есть еще две непочатые бочки, да и третья почти полна.
На следующий день, едва зарумянилась заря, встретила его на пороге другая заря – Эригона.
– Здравствуй и сразу прощай, дочка, – сказал ей Икарий.
– Пойду к людям с вестью о боге, благодетеле нашем.
– Как? Уже сейчас?
– Да, дочка. Там указывает мне бог. Принеси два козьих меха, перельем в них то, что осталось в открытой вчера бочке, погрузим их на осла – и в путь!
Эригона скрепя сердце выполнила распоряжение отца; ей не хотелось отпускать его одного.
– Отец! Сердце мне вещует что-то недоброе. Вспомни: ведь Триптолем едва не погиб от руки скифского царя, которому принес свой дар!
– Так то скифы, дочка, а ведь и там не оставила его Деметра. Я же иду к эллинам, своим землякам; чего мне бояться?
Однако и Мера разделяла беспокойство своей хозяйки. С недовольным выражением на морде следила она за сборами, и ее укоризненный взгляд как бы говорил Эригоне: как же ты решилась его отпустить? Когда же Икарий, попрощавшись с дочерью, погнал осла вдоль Эразина, собака снова вопросительно посмотрела на хозяйку. Эригона кивнула утвердительно – и Мера, с жалобным поскуливанием, побежала вдогонку за своим хозяином.
«Беги, беги, моя дорогая, будешь ему помощницей, – подумала Эригона. – О, Дионис, Дионис! Только вчера узнала я, какое золотое сердце у моего отца – и сразу разлука! Что ж, придется работать за троих, – она усмехнулась: – За него, за себя и за Меру. Теперь, мои козочки, я уж вам никак не позволю щипать побеги нашей виноградной лозы».
Икарий быстрым шагом шел вдоль долины Эразина, в эту пору года щедро залитой водой. Заметив, что Мера следует за ним, попытался ее отогнать, но убедившись, что его угрозы и даже пинки напрасны, махнул рукой.
Эразин в той местности долгое время течет между двумя рядами холмов к северо-востоку; потом, достигнув равнины, резко поворачивает на юго-восток, образуя Марафонское болото, то зловещее болото, в котором спустя много веков сгинет персидское войско. Оттуда видна уже голубая бездна моря, и все чаще встречаются тут знаменитые заросли камыша, так называемого флеоса, из которого рыбаки плетут свои неводы.
Дошедши до излучины реки, Икарий остановился. Может быть, направиться в Марафон? Таким было его первоначальное намерение, но под наплывом вчерашних воспоминаний он решил дар свой прежде всего преподнести родному городу его жены – Птелею, где не был ни разу после ее смерти. Покинув долину Эразина, он двинулся на северо-восток.
Вскоре дошел он до пригорка с вязовой рощей, которая дала имя городу: Птелей значит Вязовник. Помнил он эту рощу прекрасно – именно там он впервые увидел свою будущую жену в хороводе Артемиды. Роща осталась такой же; но… Что это? Или ему послышалось? И хоровод тот самый: звуки флейты, девичий смех, песни. Он оставил осла под охраной Меры и потихоньку, прячась за уступами холма, подкрался к роще.
Там действительно пели и плясали девушки. Они то делились на два полухория, то соединяли голоса, то каждая пела по отдельности. Видимо, торжественная часть богослужения уже закончилась, теперь молодые почитательницы Артемиды просто забавлялись. Укрывшись за стволом дерева, Икарий мог отчетливо слышать песнь одного из полухорий:
Гордо блестит Филомелы взор:«Молода, прекрасна, прелестна!»Златой короной сверкает коса,Облегая голову тесно.Точно царица она!.. Но нет!Ифинои щеки облитыРумянцем ярким светлой зари —Греет их жар Афродиты.Тут второе полухорие дало знать о себе:
Шутки долой! Смотрите сюда:Есть ли кто в мире краше?Кто бы сравниться мог красотойС Антианирой нашей?Так нас Гелиоса слепит блеск,Застав посреди равнины.Но рядом с ней, как лунный свет,Яснее прелесть Коринны.После полухория вразнобой зазвучали отдельные голоса:
А что же другие? Скажите нам:Как упустить из видуГладкие щечки Никандры,Стройный стан Никориды?А разве погас Андротимы взгляд?Разве не тешат нам взорыКаллисто дородная стать,Лебединая шея Пандоры?Наконец, соединившись в общий ладный хор, они благочестиво вознесли руки к небесам и запели:
Все они прекрасны, все – ноНи одна не может сравнитьсяС Артемидой-Девой – наших лесов,Полей и лугов царицей.О Богиня! Воззри на нас,Заботой вечной лелея,И с высоты небес охраниПоля и народ Птелея!