Иррационариум. Толкование нереальности
Шрифт:
Гостиница – не гостиница, а за общагу сканает. Не соврал Гера. Келейка небольшая, стены забавные – кверху круглятся. Окошко узенькое, даже «намордником» не забрано. Койка с бельем – это тебе не нары. Стол, стул, полка с книгами. Дмитрий рассеянно взял одну – в тусклом электрическом свете прочёл: «В. И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм». Воспитывают. Зато сортир отдельный – рукомойник и унитаз. И даже мыло имеется.
На столе графин, стакан, жестяная банка из-под консервов – пеплом воняет. Закурим, значит. И подумаем. Крепко подумаем. Пора бы тебе, старший оперуполномоченный Белозёров, извилиной пошевелить. Как говорит замполит – голова, а не кочан капусты.
Первое. Гера сильно на взводе. И не он отдал приказ меня сюда засунуть. Он – тоже пешка в игре. Дальше. О появлении у меня близнецов и визите к Авдотье Тихоновне они не знают, иначе другой разговор вышел бы. А что они знают, и что им надо? Стоп. Какая-то в словах Геры чепуха, неувязочка. Думай, старлей, думай.
Дмитрий лежал на койке и старательно прокручивал в голове подробности последнего разговора. Вот оно! «Мы изолировали всех, кто контактировал с феноменом». Кем бы или чем бы ни были близнецы, врать они не умеют. И если сказали, что работают на заводе – там и работают. Так это надо полцеха изолировать, да отдел кадров, да… Что там уже Авдотья Тихоновна. У гэбэшников было время допросить, хм, феномен, и тогда никакого изолятора Монастыря не хватило бы. Или… или не было? Что за ад здесь творился, пока близнецы не «ушли»? Если бы знать. Но Гера-то – знает.
Дальше. Дальше – проще. Тот же Гера в курсе, что близнецы имеют привычку «выжимать» своих клиентов до упора. Шли они к Дмитрию, а тут им помешали. В «жигулёнок» – и сюда. Выходит… Как только близнецы «ушли» – интересно, кстати, как они ушли, свели с ума пару сотрудников по ходу дела? – а, не суть, Гера кинулся ко мне. Значит, около одиннадцати ночи. Теперь всё на свои места становится, и его пустые разговоры, и как он от Тимки шарахался… Ждал. Вдруг – объявятся, меня «дожимать». Но – ушёл. Это тоже понятно, ушёл, когда «наружка» подтянулась. Время тянул, даже стихи читать удумал, паршивец.
Тут, правда, нестыковочка. Вышло всё вроде как по-Герыному. Пришли они ко мне. А что «наружка»? Или близнецы отводить глаза умеют? Нет, тут что-то проще. Тоже ждали. А там пересменка, или ещё какой сбой…
Липкий озноб прокатился по спине Дмитрия, старлея передёрнуло, он даже одеялом тюремным укрылся. Пришли и дожали. Попал он под их гипноз. Он ведь что Гере обещал? Не лезть. Что сделать должен был, как этих уродов на пороге узрел? Правильно, сигнализировать, звонить. Сам же сколько раз себе повторял: на фиг ему эти козлы не упали! Теперь всё импровизированное «расследование» виделось старлею совсем в ином свете. И близнецы. Так же себя и с пролетарием вели, так же и с Герой. Раз – потеряли интерес, и всё, ищи их. Хорошо хоть без таких последствий. Хотя – вот они, последствия…
Наверное, он задремал, потому как очнулся оттого, что кто-то теребил его за плечо.
– Вставай… чегевара.
Гера был весь какой-то помятый, глаза красные, взгляд блуждает, будто ищет, за что зацепиться, и не находит, соскальзывает. А ещё в форме и при оружии. Убьёт? Ну, это мы будем посмотреть.
– Ты мне правду… правду скажи… как другу, не для протокола. Не требую – прошу.
– Гера, друг, да ты присядь. Успокойся.
– Правду! – прохрипел капитан. – Ты с ними имел контакт?!
– Было дело. Утром пришли.
– Хе… Прохлопали. Говорил я Симону – не жалей людей, выдели. Спросили тебя?
– Про… кто они такие? Спросили. Тебя, значит…
Гера расхохотался. Дико, до слёз. Вытащил из кобуры «макарова» и швырнул на стол.
«Рехнулся», – решил Дмитрий.
– Ты иди.
Гера, наконец, отёр выступившие слёзы, успокоился.
– Куда? – опешил Дмитрий.
– На кудыкину гору! На вот, – протянул пропуск на выход, – я всех отпустил.
– А Симоненков?
– Да насрать на Симоненкова! На всех насрать, понял?!!
Гера отвернулся. И, не поворачиваясь, глухо, не своим голосом добавил:
– Только помни – отсюда, – постучал пальцем по черепу, – отсюда никуда не убежишь.
Дмитрий повертел пропуск – настоящий. Гера бормотал что-то совсем невнятное.
Дмитрий прислушался.
Эта нить бесконечной скуки,Бесполезной, пустой жизни пена,Холодеют лицо и руки,Только кровь все течет в венах.Стихи.
Он отступил к порогу камеры под герыно бормотание.
Липнет страх, холоднее морга,Воцарился в пустых, мертвых стенах,Погибают нейроны мозга,Только кровь все течет в венах.Разбегаются прочь рифмы,Этот страх, он сидит где-то в генах,И уже загнивает лимфа,Только кровь все течет…Спятил. Эх, Геракл… Дмитрий двинулся гулким коридором изолятора. Ни души. Он почти дошёл до выхода из корпуса, когда до слуха донёсся короткий треск выстрела. Из «макарова». Он замер. Вернуться? Ясно, что увидит. Но надо. Всякое бывает, и недострелы тоже.
Заглянул в камеру. Лучше бы не заглядывал. Он, конечно, всяких трупов нагляделся, и резаных, и огнестрелов, и висельников, и утопленников, и такого, что лучше вовсе не помнить… но то трупы, а это Гера. Товарищ. И пострадавший. А свели его с ума чёртовы близнецы.
Быстрым шагом Дмитрий покинул здание изолятора.
Калитка КПП была нараспашку, дежурного не видать, а на пороге, обхватив голову, сидел человек. Сидел и тоненько подвывал. Дмитрий потянул его за руку, человек обернулся. Пролетарий Хавченко, собственной персоной.
– Юрий Эдуардович? Тоже отпустили?
– Отпустили… Туды его мать. Только жить не хочется. Думал, хоть тут разберутся, помогут. Не помогли. А ты кто?
– А я у вас показания в РОВД снимал.
Дмитрий уселся рядом, закурил. Хавченко скривился.
– Не могу. Тошно мне.
– Это почему же?
– Не поймёшь ты. Это ж такое счастье, такое счастье, век бы так. А они ушли – и всё, хрясь, обломись-ка. Только на кой хрен мне такое счастье надо, если только пить да гулять?
– Так ты бы определился, гражданин Хавченко, что тебе надо.