Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1
Шрифт:
Ленинское предложение локализовать огонь в обмен на сохранение России как государства носило стратегический характер. И ничего общего не имело с ползучей дипломатией. Предложение формулировалось сухо, корректно. С полным пониманием слабости своего положения. И при этом не без внутренней угрожающей ноты. Оно было принято в Рапалло и заложило основу принципиально нового мира. Россия стала маяком развития. На нее, затаив дыхание, смотрела вся Европа. Такого ощущения духовного лидерства в вопросе развития (при, повторяю, очень глубокой материальной слабости)
Да и вряд ли можно назвать в истории что-нибудь сравнимое в плане лидерства. Паломничество в новое царство, указующее пути миру, было непререкаемой обязанностью для тех, кто хотел мирового обновления. Маяковский назвал новую Россию «весной человечества», но ведь не он один.
Если мы ищем, когда же все-таки Россия сказала что-то особенное и исторически значимое именно по поводу развития, то, при любом отношении к советскому периоду, мы обязаны признать, что это произошло именно тогда и никогда более.
При этом у общепризнанного «русского чуда» было два измерения.
Одно, при всем его значении, все же более понятное и частное. Оно касалось форсированной индустриализации, прорыва в сфере образования, достижений в сфере науки и техники. Недопустимо какое-либо преуменьшение фантастичности этих свершений. Эту фантастичность признавали все, включая такого врага России, как Уинстон Черчилль. Причем и эта (частная, подчеркну еще раз) компонента «русского чуда» совсем не так проста, как кажется.
Во-первых, речь идет о буквальном содержании данного чуда. Никто никогда в такие сроки ничего подобного не делал.
Во-вторых, речь идет о всемирно-историческом значении чуда. Потому что на его основе победили в Великой Отечественной войне. А поскольку вызов фашизма был беспрецедентен и ни с чем не может быть сравнен по масштабу и инфернальности, то и советский ответ на этот вызов является беспрецедентным мировым триумфом. Триумфом духа, организационного и военного таланта, мужества и жертвенности, мобилизационной сплоченности народного большинства.
В-третьих, речь идет о своеобразии. Даже индустриализация, коллективизация и культурная революция (классическая сталинская триада советского развития) уже обладают огромным своеобразием в плане развития как такового. Речь ведь идет о модернизации без тотального разрушения традиционного общества, и даже в сочетании с какими-то элементами укрепления этого традиционного общества. Возникает вопрос: можно ли это называть модернизацией или уже следует определить как фундаментальную альтернативную модель развития?
Нет вопроса более принципиального, чем этот. Ибо если это была альтернативная модель развития, то у России есть некая «заначка», которая в условиях нарастающего кризиса проекта «Модерн» бесценна. Ни у кого, кроме России, такой заначки нет. Эта заначка, конечно, несопоставима по объему с тем, что предлагает проект «Модерн». Но она, заначка эта, и не капля в море. Она не умный текст того или иного автора. Речь идет об историческом опыте, о колоссальном количестве культурных артефактов (фильмов, спектаклей, романов и так далее). Речь идет о советской культуре как целом. Речь идет об исторической памяти. Речь идет о своеобразии языка развития и оргструктур развития. То есть о субъектной состоятельности России в том, что касается альтернативного развития.
Но речь идет и о субстанциональной состоятельности. Историческая личность совершила чудо, названное «русским чудом». Да, внутри всего этого уйма скверного. Но разве нет такой же скверны внутри того, что осуществлялось в ходе проекта «Модерн»? Идет ли речь о кровавых репрессиях, осуществляемых в красной России (французские якобинцы разве не осуществляли жутких репрессий?), или об ужасах российской гражданской войны (гражданская война в США разве не была ужасна?), мы все время сталкиваемся с небезупречностью любых мегапроектных инноваций.
Кроме того, никто не говорит о буквальном воспроизводстве того, что было. Это невозможно, устарело. Цели другие, ситуация другая. Вопрос в альтернативизме как таковом. Ни у кого опыта альтернативного развития нет, кроме как у России. А основное развитие (Модерн) вполне может «загреметь под фанфары» в течение десяти лет — как по не зависящим от игроков фундаментальным обстоятельствам, так и в силу Большой Игры, ведущейся этими игроками. И с чем тогда останется мир?
А мы-то, мы? Зная уровень травмированности своего общества… Зная, в какой мере страна приблизилась к черте невозврата… Зная, что если мы и нужны миру, то только в качестве источника альтернативного развития… Зная все это, мы будем пренебрегать последними стратегическими нематериальными активами, связанными с советским историческим опытом? Да переосмысливайте опыт как угодно. Углубляйте, редактируйте его. Но не отбрасывайте, потому что ничего другою, обладающего общемировой значимостью в XXI веке, у вас нет.
Дело не в конкретных достижениях СССР, не в издержках советского развития, не в его дефектах. Все это мелочи. Да, именно все, включая великие достижения. Ведь удалось же эти достижения отнять. Дело в том, что советский альтернативный проект развития к буквальности достижений, издержек и провалов не сводится. Что даже советские великие достижения, взятые в их конкретности, носят частный характер по отношению к чему-то большему и менее заметному. Оно-то и имеет невероятно важный характер сегодня. Повторяю, не как буквальность эпохи, а как фундаментальность.
Да, речь идет, конечно же, о коммунизме, ненавидимом многими. Но не о том коммунизме, который сводится к ограниченным, при всем их благородстве, общеизвестным прописям. Задача вовсе не в том, чтобы что-то изобретать, навязывать нечто живому историческому творчеству, осуществленному в советский период. Задача в том, чтобы разгадать тайну этого живого творчества. В том, чтобы обнаружить под «прописной поверхностью» другие уровни всечеловечески значимого. Обнаружить там что-то, касающееся развития как такового. Целей развития, метафизики развития, онтологии развития, антропологии развития и так далее.