Исцеляющая любовь
Шрифт:
На стене величественного мраморного вестибюля красовался девиз школы: «Вступи под эти своды, чтобы расти духовно и физически. Расстанься с ними, чтобы лучше служить Господу, своей стране и ближним».
— Ого! Звучит вдохновляюще, правда, Барн? — сказала Лора, когда они в благоговении уставились на высеченные в камне слова.
— Ага. Особенно я рассчитываю вырасти физически — чтобы пройти отбор в баскетбольную команду.
Среди девушек Лора выделялась как ростом, так и яркой внешностью. Очень скоро и новенькие, и выпускники,
Это кружило ей голову. На нее вдруг обратили внимание мужчины. Точнее — парни. И их настойчивые знаки внимания помогли ей забыть, как горько она прежде сожалела, что родилась девочкой. (Когда-то она даже пожаловалось Барни: «Мало того что я уродина, но еще и такая длинная, что это всем бросается в глаза».)
Если в первые дни в новой школе Барни с Лорой обедали вместе, садясь в буфете за какой-нибудь уединенный столик, то теперь вокруг нее вилось столько старшеклассников, что Барни и не пытался к ней пробиться. («Кастельяно, я боюсь, меня твои поклонники растопчут».)
Сам Барни не слишком преуспел на личном фронте. Новенькие девочки, казалось, вовсе не жаждали встречаться с мальчиками-новичками. Как бывает в спорте, ему надо было с годик подождать. И он удовольствовался смиренными мечтаниями о Куки Клейн, предводительнице медвузовских болельщиц.
Барни проявлял недюжинное упорство. Несколько раз в неделю он поднимался в пять утра и садился за зубрежку, освобождая послеобеденные часы на баскетбол. Поскольку сезон еще не начался, игроки университетских команд частенько выходили погонять мяч на школьной площадке, и он хотел собственными глазами взглянуть на своих будущих соперников.
После того как остальные игроки расходились по домам, в сгущающихся сумерках, при свете фонарей, Барни подолгу отрабатывал прямой бросок, крюк и штрафной.
Только накидавшись вдоволь, он садился в троллейбус на Ностренд-авеню и по дороге домой устало читал учебники.
Естественно, программа его занятий включала стандартный набор обязательных предметов: математику, гражданское право, английский, естествознание. Но в качестве одного из факультативов он выбрал латынь, рассчитывая таким образом доставить удовольствие отцу.
Этот предмет он просто обожал и получал особую радость, выискивая латинские корни в родном языке. Вокабуляр его активизировался, стиль прозы стал элегантным (от латинских слов vocabulum, actio, stylus, ргоsa, elegans).
К восторгу Барни, весь язык вдруг обрел осязаемость, не говоря уже о том, насколько обогатился его собственный словарь. Теперь при каждом удобном случае он демонстрировал это богатство. На простой вопрос учительницы английского, достаточно ли он серьезно готовился к промежуточной контрольной, Барни отвечал примерно так: «Препарирование материалов для аудиторного опуса шло активно».
Но если Харольду Ливингстону и льстил выбор сына, то он никак этого не показывал, даже если Барни специально задавал ему какой-нибудь особенно мудреный вопрос по латинской грамматике.
Сын пошел к матери.
^ Мам, ну что такое? Папа что, не рад, что я учу латынь?
— Конечно рад! И гордится тобой.
«Так. Выходит, ей отец сказал. Тогда почему же он мне ни словом не обмолвился?» — подумал Барни.
В один прекрасный день он прибежал домой после контрольной по латыни и прямиком взлетел наверх, в кабинет отца.
— Пап, смотри! — он, запыхавшись, протянул отцу тетрадь.
Харольд сделал длинную затяжку, после чего стал смотреть работу сына.
— А, ну да, — рассеянно пробормотал он, — я в этом году со своими тоже Вергилия читаю.
После чего опять замолчал.
Барни взволнованно дожидался похвалы и не удержался от реплики:
— Если хочешь знать, у меня лучшая оценка в классе!
Отец кивнул и наконец повернулся к сыну.
— А знаешь, в каком-то смысле мне от этого делается грустно…
У Барни вдруг пересохло во рту.
— Если честно, я жалею, что в моем классе нет такого ученика, как ты.
Этот день, этот час, эти слова Барни запомнил на всю жизнь.
Оказывается, отец все же одобряет его!
Лора приняла важное — и неожиданное — решение. Она небрежно упомянула о нем, когда они с Барни, как обычно, ехали домой в троллейбусе.
— Я буду баллотироваться в президенты.
— Ты с ума сошла, Кастельяно? Президентом Соединенных Штатов ни одна девчонка не может стать.
Она насупилась.
— Барн, я говорю о совете класса.
— И это тоже безумие. Ты что, забыла? Во всем Мидвуде нас только двое из сто сорок восьмой школы. Кто тебя станет поддерживать на выборах?
— Ты.
— Да, но это только один голос. Ты же не рассчитываешь, что я забью урну фальшивыми бюллетенями?
— Но ты мог бы помочь мне написать предвыборную речь. На классном часе каждому кандидату дадут по две минуты на выступление.
— И ты уже знаешь своих соперников?
— Нет, но думаю, девочек среди них нет. Послушай, что у тебя в воскресенье? Не поможешь мне? Ну пожалуйста!
— Так уж и быть. — Он вздохнул. — Помогу тебе сделать из себя дуру.
Какое-то время они ехали молча, уткнувшись в учебники. Потом Барни сказал:
— Я и не знал, что ты такая честолюбивая.
— Да, Барни, — призналась Лора, понизив голос. — Я жутко честолюбивая!
В результате все выходные были потрачены на то, чтобы сочинить двухминутную речь, способную перевернуть мир. Сначала масса времени была убита на изобретение экстравагантных предвыборных обещаний (наподобие бесплатных пикников на Кони-Айленде). В результате Барни пришел к заключению, что политическое искусство любого уровня состоит главным образом в том, чтобы представить лживые обещания как самые достоверные. Иными словами, в умении убедительно врать.