Исчезание
Шрифт:
Раз, к вечеру, у здания раздался сильный шум и гам. Пересилив страх, я выглянул на улицу.
Внизу, занимая всю эспланаду перед зданием Суда — нелепым зданием, смахивающим на гигантский гранитный бункер, да еще раскрашенный в яркий сиреневый цвет, — разместилась музыкальная труппа, причем весьма несуразная, так как в ней были три гитары, английская свирель, цимбалы, жалейка, барабан. С инструменталистами выступал и певец, певший — имитируя знаменные распевы и фальшивя из всех сил — кантату на залихватски закрученный сюжет: сгинувший Белый Царь, невзирая
Кинув музыкантам пятнадцать курушей, я начал хвалить их выступление, так как песня меня развеселила; мне нравился ее характер, шутливый и вместе с тем абсурдный, лукавый и вместе с тем заумный; мне нравился ее местный акцент: в нем я усматривал некий ключ, раскрывающий турецкий дух или, скажем, турецкую душу.
К вечеру я выбежал в ближайшую бакалею и заказал к себе в халупу кускус, ягнятину, жареную печенку, фрукты.
Парень из лавки принес мне заказанный ужин. Мы перекинулись двумя тремя репликами. Завязалась беседа, сначала ничем не примечательная. Затем парень справился, как я нашел выступление труппы. Труппа меня развеселила, сказал я, и прибавил:
— А самая лучшая песня — Песня Царя! Какая сатира! Какая фантазия!
— Фантазия! — фыркнул парень. — Да в ней нет ни грамма, ни капли фантазии! В ней все факты — реальные. Здесь все знают эту семейку, ее члены имеют характерный знак, вытравленный на предплечье, узкий белый шрам. А всей династией правит царь, имеющий безраздельную и беспредельную власть над миллиардами Клана…
Слушая парня, я еще крепче сжал кинжал в кармане плаща (плащ я надел чуть ранее, сказавшись замерзшим). Парень казался мне предателем, засланным сюда, дабы сначала все у меня выведать, а затем убить.
Я был не прав. Парень из лавки — rаrа avis in terris — был наивным дуралеем. Раскрыл, начиная с А и заканчивая Я, разумеется, не без упущений, причины ненависти, бурлящей в сердце Клана и стремящейся извести меня, тебя, всех нас.
Не надеясь на секретный характер нашей встречи — так как парень, рассказав все мне, вряд ли стал бы скрывать нашу беседу и наверняка пересказал бы ее другим, а в результате пересказа уже на следующий день, если не через час, меня бы уже скармливали уличным псам, — я, выслушав всю тираду, парня зарезал.
Затем, предвидя, какую встречу мне зарезервируют, если я задержусь еще на миг, я швырнул в сумку манатки и бежал из Анкары, закляв ее навсегда.
Через три дня я прибыл в Цюрих. Прибежал к Эймери Шуму, с нетерпением предвкушая, как расскажу ему все турецкие приключения, и надеясь услышать какие-нибудь факты, найденные за эту неделю им самим. Эймери умер, заваривая утренний чай: труп был изрешечен пулями
Пижама Эймери выглядела как набухшая красная губка. Хрусталик глаза раздулся, как накачанный мяч — мечта шальных детей, играющих в шары за дверью гимназии.
Так я узнал причины и следствия свалившейся на нас напасти, и все же я так и не выяснил, где ты!
Я был везде: в Бастии и на мысе Матифу, на Лэйк-Чарльз, в Жуани и Мальмё, в Тунисе и Касабланке; я перечитывал кипы переписей населения и нигде не встретил имени брата; я часами высиживал в мэриях, префектурах и диппредставительствах и нигде не нашел даже намека на след…
Часть IX
Ульрих и Юрих
Глава 31
начинающаяся с печали мужа и заканчивающаяся на гневе брата
Я искал еще месяцев девять-десять. Затем, безутешный и бессильный, прекратил. Раз, путешествуя на судне «Капитан Крюбелье» — трансатлантический лайнер шел из Марселя в Ла-Гуайру (Каракас), — я встретился с секретаршей священника. Ее звали Ёланда.
Мы влюбились друг в друга. Мы решили быть вместе.
Невеста мечтала увидеть весь мир, для этих путешествий я купил нам крепкий биплан.
Мы были уже девять месяцев как женаты, Ёланда была беременна; мы ждали явления ребенка на свет в ближайшие недели.
Раз мы летели над алжирскими пустынями, и тут внезапная перебивка с передачей бензина заставила нас немедля сесть. Мы едва сумели приземлиться, или, правильнее сказать, прилуниться — такими пустынными казались эти места — на участке размерами с теннисную лужайку, в сердце Сахары. При приземлении двигатель биплана спекся.
У нас был запас питания на целый месяц, и не меньше трех дней пути разделяли нас и ближайший кладезь, куда какие-нибудь мыкающиеся туареги изредка забредали набирать бурдюки.
Первые десять дней мы держались. Временами выслеживали даху (сей курьезный зверь, внешне близкий к газели, живет всегда на скатах ущелий и имеет неравные лапы: правые длиннее левых). Даху улавливают без труда: следует зайти к нему сзади, насвистеть трель, имитирующую пение рябка (эту птицу даху издавна ненавидит и ее присутствия не терпит). Рассеянный даху в гневе сразу развернется, не удержится и свалится в ущелье; там, на дне, и следует ждать падения зверя. Филей даху мы жарили на углях; эта вкуснейшая мясная еда пришлась нам весьма кстати, так как сухие брикеты мы уже не переваривали.
А затем иссяк запас минералки. Началась жажда. Спирт жег губы, а жажду не унимал.
Перед нами встала трудная дилемма: ждать на месте или же идти вперед, к ближайшему кладезю, пересечь в темные часы времени массив Ахаггар, делая перевалы на иссякших лиманах и в ледяных скалах, а там — направиться на юг, в Айн-Салах, Тиндуф, Тесалит, или же на север, в цитадель Игли, в деревни Айн-Шаир, Айн-Теба, Айн-Айяши, Касба-Аруан.
И все же, куда бы мы ни направились, — в Гамаду, Тассили, Адрар, через Игиди или Великий Атлас, на Бурку, Аль-Джауф или Туат, — свирепая Сахара припасла бы нам, как и другим дерзким путешественникам, серьезные испытания, чье бремя Ёланда вряд ли бы вынесла, так как схватки уже начались.