Исчезновение Одиль
Шрифт:
Они пересекли столовую, где на круглом столе стояли шесть-семь приборов, и вошли в гостиную, в которой стоял прямо-таки деревенский запах, во всяком случае, там пахло рагу.
Его не встретили с распростертыми объятиями. Когда туда, в свою очередь, вошла Эмильенна, то она взглянула на него с любопытством и с холодком.
— Кажется, ты хотел меня видеть?
— Да. Ты была подругой Одиль.
— Тебе прекрасно известно, что у Одиль не было подруг.
— Ты не встречалась с ней недавно?
— С нашей последней встречи на улице де Бур прошло больше года.
— Она не пыталась встретиться с тобой здесь, в Париже?
— Если бы она меня спрашивала, мне бы передали. Должна ли я это понимать как то, что она пропала?
— Да.
— У тебя не найдется сигареты?
Он протянул ей спичку и закурил сам, усевшись в одно из кресел, обтянутых зеленым репсом.
Она села напротив.
— Когда это случилось?
— Два дня назад.
— А ты уверен, что она в Париже?
— А где же еще?
— Рано или поздно она вернется. Ей в очередной раз захотелось вызвать к себе интерес. Она никогда не соглашалась быть такой, как все.
— Знаю. От этого мне не легче. Она отчаялась. Думает только о том, как бы исчезнуть.
— Послушай, Боб. Попытайся взглянуть на вещи хладнокровно. Если она настолько отчаялась, что готова покончить с собой, то ей нет никакого резона приезжать для этого в Париж. В Лозанне у нее было столько же возможностей, сколько и здесь.
— Она не хочет, чтобы ее обнаружили, чтобы обнаружили ее тело.
— И как она собирается это устроить? Закопает себя сама? Если она бросится в Сену, то рано или поздно тело всплывет.
— Может, оно будет неузнаваемым.
— Кроме того, зачем бы она стала навещать меня? Чтобы объявить о своем решении и таким образом лишь еще более упростить опознание своего тела? Есть еще один момент. Видишь, я говорю с тобой откровенно. Эта история вокруг того, чтобы ее не нашли, — в этом снова вся Одиль. Она знает, что ее опознают, устроят ей похороны, на которые придут все ее знакомые.
Он вздохнул:
— Может, ты и права.
— Видишь ли, ей всегда доставляло удовольствие усложнять себе жизнь.
Когда ей только-только исполнилось пятнадцать, она принялась нашептывать то одной, то другой из нас, что она уже не девственница.
«А ты еще — да? — спрашивала она.
И если ей отвечали, что да, то она смотрела на нас с удивлением и вместе с тем с жалостью, как если бы мы были какими-нибудь увечными.
«Это был не парень из коллежа, а взрослый мужчина.
Мне бы не хотелось спать с одноклассником».
Она прожужжала нам все уши о своей потерянной девственности, так продолжалось больше месяца. Все об этом знали, мальчики из класса тоже, они с любопытством поглядывали на нее.
Примерно в это же время она перешла на «ты» с двумя самыми молодыми преподавателями. Не знаю, было ли что-нибудь между ними. Не думаю.
Она повадилась ходить в маленький ресторанчик возле де Бетюзи, где они обычно обедали, и выпивала там стакан фруктового сока, а порой еще съедала и сандвич, и случалось, их видели сидящими за одним столиком, причем она, несмотря на школьный устав, не стеснялась курить в их присутствии.
— Я все это знаю, Эмильенна.
— Тогда зачем ты меня расспрашиваешь?
— Потому что я пытаюсь отыскать ее. Конечно, у нее есть свои недостатки.
Но это не основание для того, чтобы позволить ей совершить непоправимое.
— Именно это я и пытаюсь тебе вдолбить. Это игра.
Она всегда играет ту или иную роль. Когда она узнала, что я собираюсь брать уроки декоративного искусства в Веве, она захотела заняться тем же, хотя ни разу в жизни не брала в руки кисть. Спустя два месяца она бросила это занятие. Ведь нужно было ездить ранним поездом и работать серьезно, без перекуров.
Все, что говорила Эмильенна, было правдой. Она, конечно же, говорила о его сестре, но делала это с холодком, и портрет, вырисовывавшийся из ее рассказа, по сути, не был похожим. Между этими двумя женщинами не существовало никакой симпатии.
— Что ж! Спасибо, что ты приняла меня.
— Что ты собираешься делать?
— Буду продолжать.
— Она знает в Париже не так уж много людей. Сколько раз она сюда приезжала?
— Одна — раза четыре или пять. Всегда на несколько дней. Когда мы были помладше, родители дважды брали нас в поездку и показывали нам город.
— Ты хороший парень. Боб. Желаю тебе удачи.
После того как он с ней расстался, его уже не покидало чувство тревоги.
Он не строил никаких иллюзий насчет характера своей сестры, но вот ее только что, за какие-то минуты, облили грязью. Ее образ, каким ему его подавали, был истинным в своих главных чертах, но в то же время он был ложным, поскольку ему не хватало какой-то трепетности, которая всегда ощущалась в Одиль, некоторой жажды жизни, абсолюта.
Ему было трудно выразить словами то, что он о ней думал. Может, она была немногим лучше такой девицы, как Эмильенна, которую большинство ее подруг и родители ставили ей в пример?
Что-то, какая-то внутренняя сила толкала ее, заставляя идти до конца, не заботясь о том, что о ней думают другие. Пожалуй, лучше всех ее понял гитарист.
Он медленно пошел в сторону улицы де Сен, на всякий случай заглянул в «Отель де Рапен», где возилась на кухне толстая хозяйка.
— Мой друг вернулся?
— Десять минут назад. Вам повезло. Они снимали на набережной со стороны Корбея, и он свалился в Сену. Сейчас он переодевается, если только у него есть сменный костюм.
— Какой это этаж?