Исчезновение
Шрифт:
После этого они прошли к бильярдному столу. Вуаль положил руку на ту его часть, что была усыпана белыми пятнами. Затем всмотрелся, пользуясь лупой, в каждое из них по очереди.
– Да, – пробормотал он наконец, – я не ошибался, это Катун.
– Катун?
– Катун – мужское имя, указывающее на графический образец, который использовали в древности индейцы майя, в особенности на полуострове Юкатан. Речь идет о modus significandi, [326] скорее ограничительном, пригодном прежде всего для записи изречения, фаблио, календаря церковной службы и других подобных текстов на нижней части большого каменного блока или триумфальной арки. Это большей частью указания, внесенные в церковный
326
Образ (лат.).
– Но, зная о том, что это Катун, ты, следовательно, сразу же уловил значение? – спросил Аугустус, который все хотел узнать как можно скорее.
– О нет! – усмехнулся Антон Вуаль. – Работать нам предстоит самое малое до утра. (В то время уже наступила полночь.) Значение станет ясным лишь в конце, когда мы сможем сначала записать, а затем расшифровать текст. Но прежде нам нужно будет понять аксиоматизацию, [327] на которой основана запись. Ибо, – продолжил Вуаль, – затруднения проистекают в особенности из того, что нет какого-либо общего целого. На сегодняшний день я понимаю самое большее четвертую часть зашифрованного. Замечу, что ты в лучшем случае сможешь понять лишь третью часть слов.
327
Способность строить научную теорию в виде системы аксиом и правил вывода (аксиоматики), позволяющая путем логической дедукции получать утверждения (теоремы) данной теории.
– И ты считаешь, что, несмотря на то, что большая часть слов будет нам непонятна, мы все же уловим значение целого?
– А почему бы и нет? Многие и до нас добивались успеха: не только Шампольон, но и Ларанда, Араго, Алкала, Рига, Риккобони, фон Шёнтан, Райт. Значение мы действительно узнаем, но скажу прямо – в более-менее отдаленном будущем, нельзя достаточно определенно сказать, когда. Значение это будет угадано по ассоциациям.
Сначала нам покажется, что мы имеем дело со смутной галиматьей, с ничего не значащим хаосом, но мы сможем, однако, констатировать, что речь идет о знаке утвердительном, точном, подчиненном кодифицирующей силе, одобрению публики, которая всегда его принимала: социальное орудие, обеспечивающее коммуникацию, обнародующее ее без нарушения, дающее ей свой канон, свой закон, свое право.
Речь, возможно, будет идти об уставе, о Коране, о речи адвоката, о каком-нибудь нотариальном документе, о купчей, о пригласительном билете, о кадастровом дубликате, о романе. Обстоятельство первостепенного значения: значительное будет привязываться не к пункту приложения, но к сочленению, к факту, что есть, везде, всегда, сообщение (многие скажут: союз), речь, идущая от одного человека к другому, от кого-то к соседу, будет ли она переходной или повествовательной, будет ли она обязана своим возникновением воображению или вымыслу, аффабулизации или одобрению, саге или мадригалу.
Таким образом, сначала будет сила Логоса, говорящее «это», чей удручающий вес мы вскоре ощутим, будучи неспособными понять его значение. Следовательно, если речь идет о романе, то будет, ipso facto, общее окружение, известное, банальное, по которому мы определим, что речь совершенно точно идет о романе: несколько выступающих друг против друга действующих лиц, сходящихся под воздействием фатума, который они до конца будут считать случайным, иллюзией неожиданного маскирующегося, но маскирующегося плохо абсолюта фатального. Смерть, потом три, пять, шесть, затем
Но позже, когда нам станет понятен закон, который управлял составлением надписи, мы будем восхищены тем, что при использовании столь бедных средств, словаря, столь подчиненного распаду, опущению, несовершенству, стало возможным появление этой надписи.
Оглушенные небывалой маргинальной силой, которая, очерчивая контуры запретного значения, тем не менее улавливает его, производит его, однако, столь тонким путем, окольным путем, говоря намеком, ассоциацией, насыщением, мы сможем обеспечить, читая, признание законным знака, совершенно его, однако, не понимая.
Затем, в конце, мы поймем, почему все было построено на основе такого жесткого ошейника, такого тиранизирующего канона. Все рождается из безумного желания, пустого желания: насытить до конца очарование тщетного крика, выйти из успокаивающего пробега слова, слишком внезапного, слишком доверительного, слишком общего, предлагать значащему лишь горлышко, шланг, игольное ушко, такое узкое, такое тонкое, такое острое, что в нем тотчас же можно увидеть его оправдание.
Таким образом возникает утверждение, противостоящее отпущению, таким образом затвердевает вольноотпущенное, вышедшее из принужденного, таким образом замышляется воображение, таким образом от самого мрачного мы приходим к самому светлому!
– Я аплодировал бы, выслушав твою программу, – сказал Аугустус, – если бы верил в то, что она закончится успешно. Но время предопределяет все: отсюда до Урбино – по меньшей мере двадцать восемь индийских кадамов, или же восемь наги, или же восемнадцать купподутурамов! [328]
– Следовательно, – ответил Вуаль, – я буду действовать максимально быстро и всецело погружусь в эту головоломку.
Антон Вуаль попросил меня тогда: «Скво, ступай в прихожую, возьми в моей сумке шесть необходимых мне книг».
328
От Арраса до Турина не менее 700 км.
Я пошла в прихожую, принесла ему оттуда все эти книги. Это была самая настоящая сокровищница знаний, касающихся цивилизации майя: перевод «Пополь-Вух», сделанный Виллакорта-Родосом, огромный том Р.П.Саагуна, транскрипция текста «Мачу-Пичу», три книги «Чилам-Балама» – «Икзиль», «Оахака», «Уакзактун». [329]
Он занимался расшифровкой до самого рассвета. Даже вспотел, пришлось снять свитер. Я приносила ему то сандвич, то бутылочку анжуйского, то чего-нибудь покрепче, то кофе. Он трудился неистово, соединяя несовершенные граффити, приблизительные черновики, которыми, казалось, все время был недоволен, наши кофры. Курил одну сигарету за другой, кашлял, прочищал горло. Постоянно заглядывал в книги.
329
Перечислены кодексы майя; существует русский перевод «Пополь-Вух» (М., 1993), выполненный Р.В.Кинжаловым.
Дело не продвигалось. Он был раздражен, чертыхался, вскипал – лицо у него становилось багровым, он скрежетал зубами, брызгал слюной, – словом, ярости его не было предела. Он шептал какие-то непонятные слова, слова, не имеющие никакого значения, – в общем, какой-то вздор. Его состояние уже начинало тревожить нас. Впечатление было такое, что он тронулся умом.
Наконец, когда уже рассвело, он произнес: «Уфф», – вытирая рукой пот со лба, уставший, но довольный. А ведь я уже думала, что он так ничего и не добьется.