Ищи горы

Маркосян-Каспер Гоар

— И все эти бесчисленные войны, — говорила Наи, не глядя на Марана, она сидела в глубоком кресле, обхватив руками колени, и смотрела на прозрачную каплевидную вазу на столике, в которой красовались то ли настоящие, то ли бутафорские сухие ветки с кирпично-оранжевыми листьями, — в двадцатом веке увенчались двумя мировыми войнами, погубившими десятки миллионов человек… Ты, наверно, уже и сам читал об этом?.. После них кривая войн пошла на убыль, но практически только во второй половине прошлого века, а точнее, шестьдесят четыре года назад, когда завершилась последняя локальная война, на Земле воцарился подлинный мир. А ведь войны отнюдь не исчерпывают перечень испытаний, доставшихся на долю человечества.

Были еще и рабство, и инквизиция… Тяжелее всего человечеству пришлось в двадцатом веке, это критический период земной истории, в чем есть и некий парадокс, ведь двадцатый век — это и научно-промышленная революция, и информационная революция, и начало биомедицинской революции, и одновременно двадцатый век — это наиболее кровопролитные войны в истории Земли, это геноцид ее древнейших народов, это кошмар фашизма и беспрецедентный по своей масштабности и жестокости террор казарменного социализма, это беспримерное по опасности военное противостояние, более того, это начало перехлестнувших через край двадцатого и потрясших двадцать первый век вирусных пандемий, экологического кризиса, эпохи катастроф, исламских войн… Удивительно, правда? И все же, самое страшное позади. Хотя, конечно, трудно утверждать это со всей определенностью, гуманисты Возрождения тоже, наверно, думали, что худшее миновало. Но человек по сей день остается самой непознанной сущностью в мире. Однако мы все-таки надеемся, что черные дни человечества прошли и не вернутся. Во всяком случае, история показывает, что любому злу рано или поздно наступает конец. Любому. Это правило без исключений.

— Рано или поздно? — сказал Маран задумчиво. — Печальное правило. Приятно, конечно, сознавать, что когда-нибудь… Вообще, в целом, приятно, но каждому отдельному человеку от этого не легче, ему-то дана одна жизнь, и второй не будет никогда, не при каких условиях, ведь там, в облаках, нет никого, кто бы взвесил и решил, что этот или тот по независящим от него обстоятельствам жил не так, как желал и даже заслуживал бы, и надо предоставить ему еще одну попытку. Тот, кто прожил жизнь при Изии и Лайве, умирая, вряд ли утешится тем, что в будущем веке или веках не будет ни Изия, ни Лайвы. И хуже всего то… Во имя чего? Понимаете? От этого вопроса невозможно уйти. Во имя чего? Чему принесена в жертву жизнь целого поколения? И хорошо, если одного, никому ведь не ведомо, когда кончится царствие Лиги…

— Возможно, если б не Изий… — начал было Дан, но Маран перебил его.

— Ради Создателя, Дан! А что Изий? А если б он не совершал убийств? Мы бы все равно подыхали с голоду, не так ли?

— Подыхали бы, — согласился Дан. — Но если б Изия вообще не было…

— Ну да. Многие… зачем далеко идти, Ила Лес или Ган, которых я уважал, да и теперь уважаю, тоже думают, что всему виной люди — Изий, Лайва… Но ведь не в Изии дело.

— А в чем же?

— В чем? Может, я и ошибаюсь, но… Я стал догадываться уже тогда, когда взялся что-то исправлять. Наивный дурак! Латать дыры в том, в чем с самого начала не было ни одного целого фрагмента. Все равно, что пытаться превратить в ковер рыболовную сеть… А после Перицены я понял. Мы шли не той дорогой. Да, в прошлом было много такого, что мешало жить, как отдельным людям, так и Бакнии в целом, от этого следовало избавиться, но не подобным образом, нагромоздив горы трупов. К тому же у нас не было никакой позитивной программы, не было у Лиги, да и у меня тоже. Что я, в сущности, делал? Старался искоренить насилие, наказать виновных… Но не сойти с пути! Если я и понимал уже, что он неверен, не ветка, как говорил Дае… если ты помнишь, Дан… не ветка, а весь, магистраль, так сказать, то решительной попытки сойти с него я так и не предпринял. Что там говорить о выборе пути правильного!.. Если его вообще можно выбирать по собственной

воле. Иными словами, вмешиваться в естественный ход истории, подгонять ее или приостанавливать… Осуществимо ли это? Похоже на попытку сделать ребенка взрослым сейчас, сию минуту, или, напротив, не давать вырасти… Не знаю. Знаю только, что все делал не так.

— Не все, — возразил Дан.

— Пусть не все. Но главное.

— Чтоб это понять, надо было пройти через то, через что ты прошел, — тихо сказала Наи.

— Возможно. Но как теперь быть с чувством вины?

— Если следовать твоим же рассуждениям и считать все происшедшее трагической ошибкой, — возразил Дан снова, — то… Ты же во время переворота был мальчишкой! Значит, ты скорее среди жертв, нежели среди виновных. Среди обманутых.

— По-твоему, быть обманутым — большая заслуга? — иронически осведомился Маран. — И потом, если на то пошло, я отвечаю за все вдвойне. Во-первых, как человек, в той или иной степени причастный к власти, во-вторых… просто как человек. У каждого своя вина, большая или меньшая, но у каждого.

— Нет невинных, виновны все? — процитировал Дан.

— А что ты думаешь? Поэт написал это о Большой войне, но это и о нашем времени… да, наверно, и любом другом. Не так?

— Может, и так. Но жить с подобным мироощущением, по-моему, не очень уютно.

— А с чего ты взял, что жить вообще должно быть уютно?

Дан подумал.

— Я просто привык, — сказал он честно. — На Земле ведь уютно жить. И я привык. Хотя… Это меня мучило. Потому что слишком уютно. И я… Когда я увидел…

— Когда ты увидел другой мир, непохожий на твой, неуютный и колючий, ты выполз из горы подушек и ковриков и отправился испытывать себя там, где жестко спать, где убивают не только в визоре, где, попадая во всякие переделки, ты сам иногда удивляешься, какого черта тебя туда понесло…

— Маран! — сказал ошеломленный Дан. — Черт тебя побери в самом деле! Откуда ты?…

— Я могу даже сказать, что именно тебя туда, в смысле сюда, понесло. В тебе проснулось задавленное, долго сдерживаемое вашей цивилизацией мужское начало. Я не прав?

Дан только развел руками.

— Странный вы, земляне, народ. Вроде все у вас есть. Уютно, как ты говоришь. Не мучит совесть, не томит память, душевный покой для вас не абстракция, а явь. И все-таки что-то вас гонит от планеты к планете… А кого-то заставляет рисковать не только удобствами — положением, репутацией, может, и чем-то более серьезным… Вот как сейчас. А почему? Какого, как ты любишь говорить, черта?

— Ну… Мы же с вами братья по разуму, — сказал Дан, ничего менее банального не придумав.

Наи улыбнулась.

— Может быть, на самом деле вы нам даже нужнее, чем мы вам. У меня есть младшая сестра, не родная, дочь папиной сестры… Когда мама умерла, я сначала жила у тети, потом она же забирала меня на выходные из интерната — папы же никогда не было на Земле. А через несколько лет тетя и ее муж погибли на Венере, и я — так получилось — стала опекать сестричку. Конечно, судить по себе… папа насмехается надо мной и говорит, что это женский подход, но тем не менее… Когда есть младший, у старшего появляется чувство ответственности, которое в итоге ему же идет на пользу. Больше, чем младшему, потому что младший привыкает к опеке, к несамостоятельности. Ты не согласен, Дан?

— В этом что-то есть, — подумав, признал Дан. — Между прочим, это неплохой аргумент в пользу контакта.

— О контакте поговорите потом, — сказал с порога Тигран. — Маран, я хотел бы иметь с тобой личную связь, через Дана не всегда удобно. Не возражаешь?

Маран молча покачал головой. Он как-то помрачнел. Или показалось? Дан посмотрел на него внимательнее. Конечно, помрачнел. Почему?

— Тогда иди в узел связи, пусть тебе поставят микроком.