Ищи горы
Шрифт:
— По всем признакам ты должен быть вождем этого движения, — улыбнулся Дан.
Поэт серьезно покачал головой.
— У «свободных» нет вождя, Дан. У них не было основателя, Учредительного собрания, у них нет Правления, нет каких-либо планов или программ… если не считать программой стремление приучить людей иметь свое мнение и высказывать его. Они не добиваются постов или влияния, их награда в том, что они делают. Ведь говорить правду сладостно, не так ли? В этом можно почерпнуть наслаждение, которое ничем не заменишь… К сожалению, их немного, не больше, чем Мстителей.
— А разве Мстители все еще существуют? — удивился Дан.
— Еще как. Собираются, орут, маршируют, затевают потасовки со «свободными». Правда, не убивают. Но, как я понимаю, у них есть боевики, обученные, вооруженные и готовые в случае чего свое оружие применить.
— И их не трогают?
— Ну коли уж Маран их не тронул…
— Маран не успел.
— Уж не хочешь ли ты, чтоб Лайва завершал дела, которые Маран не успел доделать?
— Нет, не хочу, — проворчал Дан. — Но то, что эти убийцы гуляют себе… Обидно, что именно до них руки не дошли.
— Да, Мстителям Маран проиграл.
— Ну уж и проиграл. Не так это однозначно. Он все-таки вытащил от них Санту.
— Вытащить-то вытащил, но доказать ведь ничего не смог. А следующую схватку проиграл уже вчистую. Даже если б он выловил всю шайку, ему еще не скоро удалось бы эту историю забыть. То есть не забыть — забыть это невозможно. Но хоть простить… Не знаю, простит ли он себе когда-нибудь…
— Да чем же он виноват?! Можно подумать, он нарочно спрятался за ее спину!
— Неважно. Она погибла от пуль, предназначенных ему, остальное не имеет значения.
— Ты так считаешь?
— Это он так считает! Ты не представляешь себе, Дан, какая у него в душе незаживающая рана.
— Почему это не представляю? — обиделся Дан.
— Потому что не знаешь его так хорошо, как я. Во всяком случае, в этой части. Когда еще он позволит себе полноценные отношения с женщиной…
— Да ладно, не выдумывай! Такой проблемы не существует. Я ведь его видел в Дернии… Собственно, он и тут, по-моему, не теряется…
— Я говорю не об инстинктах, — возразил Поэт. — А о более серьезных вещах.
Дан навострил уши.
— А ты видел Марана… во власти более серьезных вещей?
Поэт задумался.
— Вообще-то я имел в виду будущее. А в прошлом… Редко и не в полной мере. Голова у него вечно была занята чем-то другим. Не то что у меня. Я-то их всех любил.
— Всех?
— По крайней мере, тех, кого выбирал сам. По очереди, конечно. И не очень долго. Но всех. Он — нет. Конечно, его испортили женщины. Избаловали. Когда ему было лет пятнадцать-шестнадцать, они просто не давали ему прохода. «Иди ко мне, красавчик», — передразнил он жеманным голосом. — «Ах какой хорошенький! Ну иди же»…
Дан засмеялся. Поэт засмеялся тоже и сказал:
— Да, забавное было время. Он вечно болтался где-то по ночам, мама — моя, он ведь тогда жил у нас — иногда обнаруживала это и начинала причитать: «Ночь на дворе, а мальчика до сих пор нет, не случилось ли чего»… Я ее успокаивал, а сам еле удерживался, чтоб не покатиться со смеху, когда она называла его мальчиком, я-то отлично представлял себе, где он и чем занимается, он мне, естественно, объяснил, как это делается, и я, с одной стороны, страшно завидовал, что он меня обогнал, а с другой, гордился, что тоже все знаю и могу принимать во время всяких мальчишеских разговоров вид посвященного… — Поэт вдруг погрустнел и перебрал струны. — Ладно, Дан, хватит сплетничать, дай я лучше песню допою.
— Начни сначала, — сказал Дан.
— Пожалуй.
Маран не вернулся вечером. Не вернулся ночью. Не вернулся утром. Правда, каждые пять часов раздавался троекратно повторенный сигнал вызова, что означало, как они условились, расставаясь: «Все в порядке, говорить не могу». И тем не менее…
Поэт, как всегда, нервничал, его непоседливый характер давал себя знать, он то и дело принимался бесцельно кружить по комнатам, поминутно выглядывал в окна — если учесть, что квартира должна была считаться необитаемой, его поведение не подбавляло Дану спокойствия.
Перевалило далеко за полдень, когда послышался условленный стук в дверь. Однако это был не Маран. Пришел Мит. Вид у него был точь-в-точь, как в добрые старые времена, когда утром он появлялся в буфете Малого дворца свежий, отлично выспавшийся — так он выглядел независимо от того, сколько часов ему удавалось провести в постели, выутюженный, не без щегольства одетый, в данном случае в отлично сидевшие на нем бежевые брюки и кофейного цвета рубашку в тон карим глазам. Волосы тоже были причесаны волосок к волоску.
— Так и ходишь франтом? — спросил Дан, пропуская его в комнату.
— А как мне ходить? По-твоему, если я переоденусь бродягой, мои передвижения вмиг станут безопасными? Меня узнали. Ищут Мита. Лицо, а не одежду. — Он положил на стол тощий пакет. — Тут еда. Вы еще не умираете с голоду?
— Почти умерли. Но если тебя ищут, что ты гуляешь по городу? Не боишься?
Мит безразлично пожал плечами.
Дан вдруг понял, что он подражает Марану… не только он, это у них у всех — у Санты, Навера, всех остальных, все они в той или иной степени переняли у Марана его внешнее спокойствие, безразличие к опасности — у Марана настоящее, у кого-то, может, наигранное, определить это не представлялось возможным, нелюбовь к пустой болтовне… Марана трудно было разговорить, в длинные беседы он вступал с очень немногими людьми (Дан втихомолку гордился тем, что был среди этих немногих), а вообще был скуп на слова и сдержан сверх всякой меры. И Мит, несомненно, подражал ему в этом, не только Мит…
— Кстати, — сказал Мит, глядя на Поэта, жадно жующего невкусные бутерброды из толстого куска хлеба и тонкого слоя какой-то овощной смеси, — ты свободен, любимец публики. Тебя там не было.
— В смысле?
— Тебя никто не назвал. Ни один человек.
— Это точно? — спросил Дан.
— Абсолютно.
— Жаль, — Поэт вздохнул.
— Почему жаль? Гуляй. Пой.
— Мои поступки не оставляют следа. Я строю на песке.