Ищу страну Синегорию
Шрифт:
Тетя Надя без толку засуетилась. Это означало, что на гостя ставка делается всерьез.
— Знакомьтесь! Это моя племянница!
— Лена!
— Вячеслав!
— Вячеслав Кряжев — московский студент, — придирчиво поправила тетя Надя.
— Ну, положим, студент это еще не профессия и звучит не так, — улыбнулся он. И вдруг я поняла, кого он мне напоминает.
— Простите, а ваш отец — не буровой мастер?
Я поймала себя на том, что мне очень хотелось сказать «нашей партии». Но на это я пока еще не имею права.
— Да… Почему вы так
— Я знакома с ним, а вы очень похожи на отца. Бороды вот только не хватает.
Вячеслав опять улыбнулся. Он улыбался легко и часто, как ребенок.
— Ну, это поправимо. А что, пойдет мне борода?
— Нет, уж лучше не надо! — сказала я. — А вы как сюда попали?
— На каникулы приехал. Отца повидать. Ну и поохотиться, конечно.
Я подумала, что насчет охоты — это для Алечки. Она давно уже смотрела на меня глазами рассерженной крысы. Пусть. Я не собираюсь отнимать у нее «добычу». Тетя Надя тоже забеспокоилась, захлопотала:
— Да что это я — и угощения у нас нету. Уж вы не обессудьте…
— Маман, оставьте, ничего не нужно, — резко сказала Алечка и встала.
Она всегда так называла мать — не поймешь, на каком языке, — не по-русски и не по-французски. Это обращение проводило между матерью и дочерью невидимую черту взаимного недоверия.
Вячеслав чуть заметно улыбнулся. Понял. Видимо, он не глуп. Но хотела бы я знать, что ему нужно у этих женщин?
Он снова повернулся ко мне.
— Лена, простите мое любопытство, но, если не секрет, а кем вы сами работаете?
— Дневальной той партии, где ваш отец.
Даже хорошо, что так случилось. Не будет долгих и ненужных объяснений. У обеих женщин лица вытянулись и стали одинаковыми, как отражение в воде. Вячеслав поднял брови.
Я посмотрела на тетю Надю:
— Да, тетя, я не шучу. Конечно, это не на всю жизнь, подучусь — дизелистом стану. Может быть, и дальше учиться буду… Не знаю еще. Пока останусь там. Вам этого все равно не понять, поэтому разговор можно считать оконченным.
— Оконченным! Ишь ты! Всю жизнь о ней заботилась, растила…
— Чесик, идемте гулять, здесь так душно, — скривилась Алечка.
Вячеслав охотно принял предложение. Никому не интересны чужие семейные сцены.
Я тоже решила уйти. Такого чувства полной отрешенной легкости я не испытывала никогда. Мне было совершенно безразлично, что еще скажет тетя Надя. Видимо, она это поняла. Мы расстались молча.
Дождя все еще не было. Только серое небо словно прижималось к крышам. Белые сугробы семян на обочинах панели тоже потеряли легкость, отяжелели и липли к ногам.
Идти домой не хотелось, а больше деваться было некуда. В агентство? Незачем. Все уже сделано и сказано. Вера Ардальоновна, наверное, до сих пор не пришла в себя. Пьет валерьянку (Галочка принесла из аптеки), потом будет пить чай. Калерия Иосифовна молча качает головой.
Дома все на своих местах, и все незнакомо. Многое показалось странным, чужим. Твой старый плащ на стене, готовальня, книги. Вещи потеряли ценность воспоминания и сразу стали реальными: у плаща оторван карман, в готовальне не хватает инструментов, книги случайные, у многих нет ни конца, ни начала. Просто старый, потерявший хозяина хлам… Я вынесла все это в коридор.
Завтра на рассвете я снова буду в пути, но сегодня… Телефон на столе, можно просто снять трубку и набрать знакомый номер. Далеко-далеко ответит твой голос. Или голос твоей жены. Только сейчас я вдруг поняла, что это значит: тебя нет.
И не больно. Почти не больно — так честнее. Наверное, совсем эта боль не уйдет никогда. Но звонить незачем, и мне даже не надо приказывать себе не делать этого.
Спать я все-таки не могу. На улице тихо. Небо в длинных полосах разорванных ветром туч. Среди них ныряет луна. В такие вечера всегда тревожно и неуютно. Все сделанное людьми — поселок, электростанция, смутно чернеющая вдали драга — кажется маленьким и непрочным. Зато огромны и непоколебимы сопки.
Нет двух людей, чьи шаги были бы одинаковы. Странно: неужели я и твои шаги успела настолько забыть, что могу спутать их с чужими?
Дверь отворилась без стука.
— Можно?
Взгляд, как у больного щенка. Такого не ударит никто.
— Да, конечно…
— Здравствуй, Ленок!..
Это самое трудное. — имя, которое принадлежит лишь мне. Все остальное он может отдать другой. Только подаренное в минуту любви имя навсегда останется моим.
— Здравствуй, Вадим!
Знакомый-знакомый жест: рука растерянно трет висок… В уступчивых глазах слезы. Я всегда знала, что ты — талантливый артист.
— Я понимаю, мне незачем было сюда приходить…
— Да, незачем.
Мне уже легко. Если бы не слезы! Я даже не знаю, что было бы. Но я не люблю мелодрам.
Слезы тут же высохли. В глазах недоверие.
— Ты серьезно?
— Совершенно серьезно. Будет лучше, если ты уйдешь немедленно.
— Хорошо. Но я не вернусь.
— Ты и не возвращался.
— Нет-нет, ты ошибаешься! Если бы ты знала, сколько я передумал, понял…
— И женился на другой. Хватит, Вадим. Мне завтра рано вставать, я хочу отдохнуть перед дорогой.
— Прощай!
Дверь медленно закрылась. Все. И этой встречи я ждала год?!
Раньше я часто думала, что было после встречи Пер Гюнта с Сольвейг — с той, что ждала всю жизнь? Теперь я знаю: она прокляла его. Минута встречи никогда не возвратит бесплодных лет ожидания.
А в комнате стало совсем пусто. Ее наполняло прошлое. Оно ушло и — ничего не осталось. Только дорога. А что впереди? Давно, давно, когда я была маленькой, отец привез из какой-то экспедиции удивительный цветок. Он был таким синим, что хотелось тронуть его рукой: глаза не верили себе. У цветка было красивое и немного грустное имя — генциана. Отец сказал, что растет он далеко — в счастливой стране Синегории, за многими реками и морями. Почему я вспомнила об этом? Неужели ты существуешь, Синегория?