Исход. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

Сотников Игорь

И тут по истине, а по-другому и не получится, нужно обладать большой силой воли и немножко дурости в голове, чтобы было на что опираться в своих, в здравом уме не объяснимых поступках (а не только математическими способностями и умением разыгрывать шахматные партии). И видимо всё так природно сложилось в этом математически мыслящем человеке, – у него всего было в самой необходимой степени, – что он не спасовал перед сулимыми ему фараоном неприятностями, – ну смотри, я не люблю когда меня водят за нос, – и, закатав рукава своего богато расшитого дорогими каменьями халата, взялся за это, по тем временам немыслимое дело – пойти против воли бога на земле, самого фараона египетского (а других и во все времена не наблюдалось).

Правда он, преотлично

зная характер фараона, – он, как и все фараоны, до чего же упёртый и зацикленный на своём фараонстве тип, – на рожон не лез, напрямую раскрывая ему свои настоящие планы (зачем ему всё знать, у него итак забот полон рот с этими казнями египетскими; жесток на расправу был фараон). А он, используя многогранность родного языка фараона, с его неоднозначными трактовками и сложным пониманием даже для современных людей, археологов и языковедов, заверил фараона в том, что сможет ему помочь хотя бы в одном деле по наведению порядка в стране – вывести один прехитрый народ на чистую воду. Вот так прямо и сказал, пристукнув по облицовочную плиткой полу посохом, – даю слово, только я и смогу. – После чего немного смягчил свой нрав и добавил. – Вижу, как ты, фараоша, намучился с этим неблагодарным народом, так что моя помощь тебе придётся ко двору. И как говорят в таких сложных случаях, у семи нянек дитя без глазу останется.

– Это ты к чему? – задался вопросом фараон, ничего не поняв из последнего ему сказанного.

– Так, к слову, пришлось. – Сказал этот великий математик и счетовод, и сам не поняв, к чему он это сказал и откуда у него это в голове взялось.

И, наверное, ещё при этом разговоре фараону нужно было задуматься и быть повнимательней к этому своему многообещающему собеседнику. Чего им не было сделано (всему виной его фараонская самонадеянность) и как результат, фараон не учёл того, как этот великий математик и счетовод интегрально мыслит, со своими предельными значениями и разбросом своего понимания в этих границах.

И он действительно вывел свой народ (все люди немножко собственники, вот они и не чураются, где только можно вставлять эти свои собственнические эпитеты) на чистую воду, но только по другому случаю и в других пределах фараонского понимания. А как только фараон понял, что значат для него все эти обещания этого, ещё вчера, под вечер, верного товарища и чуть ли не брата, известного нам пока что под именем великого счетовода и математика, то было уже поздно – чистые воды Нила сомкнулись над ним и его войском.

Но ладно с этим неверующим в достойные верования вещи фараоном, с ним вопрос, хоть и не без трудностей, а был решён. К тому же он человек посторонний, хоть и был влиятельный. А вот сейчас дело совсем другое, и великий математик и счетовод в одном лице, более чем расстроен, столкнувшись с таким непониманием себя со стороны людей не пришлых и сторонних, а тех, кто ему ментально очень близок по духу и, что уж греха таить, то и по собственной расчётливости.

И он, услышав все эти претензии к себе, даже на одно мгновение хотел всё бросить, и, оставив всех этих ведомых им людей на произвол собственной судьбы, уйти в пустыню. С чем, с этим нетерпением в мыслях, этот до величия расчётливый математик, на один мысленный миг отвернул свой взгляд от своего народа и посмотрел в безбрежную пустынную даль. Где он, вдруг осознав, что уже находится в пустыне, и значит, ему далеко ходить не нужно, а вот эти возникшие к нему вопросы претензионного характера, это есть своего рода испытание его на веру в основы своего математического мировоззрения, решает не покидать своего народа и укрепить его веру в себя, вычистив из его рядов сомневающихся.

– Надо вначале этого сомневающегося в моей миссии гада вычислить. – Решает этот математик (а по-другому он и не умеет мыслить), и, сфокусировав своё внимание к толпе, закидывает крючок в виде ответной претензии к спросившему (на самом деле он начал делить людей на глупых и…А не важно ещё на кого).

– Это кто там такой смелый, что прячется за женскими юбками?! –

громогласно вопрошает математик, не сводя своего взгляда с толпы. А толпа поволновалась, поволновалась и как инородный элемент выдавила из себя этого умника, которому вечно спокойно не стоится и всё что-нибудь чешется спросить. – И не побоюсь и выйду, Моня! – заявил совсем молодой человек в рубище и с таким же, что и у математика горящим взглядом, выходя из толпы на свободную площадку перед математиком, как сейчас выяснилось, зовущимся среди своих, Моней. И надо понимать, что это не его полное имя – а всё дело в том, что эти развивающиеся события происходили в пустыне, где с водой имелись большие сложности, и приходилось на всём её экономить, в том числе и на разговорном языке: вот и приходилось уменьшать слагаемые и имена.

И как ещё понимается теперь, то этот математик был тем самым Моней(!), самым расчётливым человеком своего времени, математиком каких белый свет не видывал (он работал в областях неизведанного), разработавший основные принципы построения матрицы, основоположник теории горизонта событий, в границах которого движется и существует человечество. Вот что за великий человек был этот Моня.

Ну а наш математик или Моня, в общем, нисколько не удивлён, что его последовательным (это домысленная реальность) критиком оказался всем известный своим вечным недовольством и привередливым характером, Авва. И как только Авва предстал перед математиком, то он не удержался от выражения своих эмоций. – Так это ты, Авва, сукин ты сын и подкаблучник! – мастерски владея искусством словесной риторики (в его словах прозвучал отсыл к авторитетам), Моня в одно своё предложение перевёл всё внимание толпы на Авву.

И теперь все вокруг и забыли о своих претензиях к Моне, а всем было совершенно непонятно, с какой это стати, этот Авва, человек подверженный крепкому влиянию своей властной и быстрой на расправу супруги, столько на себя берёт авторитета и права на сомнение.

– Ты, Авва, вначале у себя в семье разберись, кто там у вас главный, а уж затем морочь людям голову своими вопросами. – Пока по дружески и жалеючи Авву (его явно подбивала на эту его неуёмность его нетерпеливая супруга – не желает она, видите ли, ждать счастья, как все, а ей всё сейчас подавай), с таким посылом посмотрели на Авву его сородичи, люди, в общем-то, неплохие, но когда прижмёт обстоятельствами, то могут и вспылить, надавав ему по сусалам. И если на то пошло, то не только у одного Аввы в дорожной повозке сидит и вредничает невероятно требовательная ко всему что касается её, супруга. И каждый из здесь, на лобном месте, находящихся мужчин, испытывает на себе стойкую неприязнь и недовольство своей второй половины, для которой всё не так и всё не эдак. Но ничего, они держат себя в рамках благородства и не выносят сор из семьи на общественное обсуждение.

Между тем слово берёт Моня, человек тоже добрый и отлично понимающий нужды и сложности положения своего народа – всё зло от баб, ради которых они рая лишились. На что у них, как оказывается, иное, полностью отвергающее очевидность мнение. Их, вообще-то, никто не выгонял оттуда. А только Адаму указали на дверь. А они, а точнее Ева, видя, как удручён и неприспособлен к жизни поникший головой Адам, пожалела его на свою голову и так сказать, спасла его от самого себя и верной смерти от этого одиночества. И только посмей выразить сомнение в сторону этой их абсурдной версии, то вмиг на практике отправишься проверять свою выживаемость наедине с самим собой.

– Так какие у тебя есть вопросы, Авва? – интересуется у Аввы Моня.

– Ты обещал нам, что за этим горизонтом нас ждёт другая жизнь. А я пока что-то этого не заметил. Как упёршись в горизонт своей мечты, идём, так и продолжаем идти. – Вполне по делу выражает претензии Авва. И теперь все смотрят на Моню и ждут от него ответа.

Моня, как большой мастер риторического слова, снисходительно улыбается в сторону такого наивного Аввы, и спрашивает его. – А разве мы, указанный мной горизонт, уже преодолели?