Исход. Том 2
Шрифт:
— Благодаря тебе. Гарольда на самом деле там не было, Ларри!
— Ну, он был у меня в голове. А теперь я здесь и принес ему вина и шоколад. — Он посмотрел на нее искоса. — Знаете, я думал, что он — ваш мужчина.
Франни покачала головой и стала рассматривать свои сжатые пальцы.
— Нет. Он… не Гарольд.
Ларри долгое время молчал, но она чувствовала его взгляд на себе. Наконец он сказал:
— Но как же я мог ошибаться? Насчет Гарольда?
Франни встала.
— Мне пора идти. Было приятно с вами познакомиться, Ларри. Приходите к нам завтра, познакомитесь со Стью.
— А как насчет Гарольда? — настойчиво спросил он.
— Ах, я не знаю, — сдавленным голосом сказала Франни. Внезапно слезы навернулись ей на глаза. — Он заставляет меня чувствовать себя так, словно… словно я очень подло поступила с ним, и я не знаю… почему или как… можно винить меня в том, что я не люблю его так, как Стью? Разве в этом моя вина?
— Нет, конечно же, нет. — Ларри, похоже, опешил. — Послушайте, извините меня. Я сунул нос не в свое дело. Я ухожу.
— Он изменился, — вдруг выпалила Франни. — Я не знаю как или почему, и иногда я думаю, что, может быть, к лучшему… но я не… не знаю на самом деле. А иногда я боюсь.
— Боитесь Гарольда?
Она не ответила, только снова отвела взгляд, подумав, что и так сказала слишком много.
— Вы собираетесь рассказать мне, как туда добраться? — мягко спросил Ларри.
— Это легко. Просто идите до конца Арапахо-стрит, пока не увидите небольшой сквер… Сквер будет справа. Маленький домик Гарольда слева, как раз напротив него.
— Хорошо, спасибо. Искренне рад был с вами познакомиться, Франни, простите за разбитую вазу и все остальное.
Она улыбнулась, но это была вымученная улыбка. Весь головокружительно приятный юмор вечера исчез.
Ларри поднял бутылку с вином и снова хитро улыбнулся:
— А если увидите ею до того, как увижу его я… храните все в тайне, ладно?
— Конечно.
— Спокойной ночи, Франни.
Он ушел. Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся из вида, затем поднялась по лестнице и легла рядом со Стью, который по-прежнему был отключен, как и свет.
«Гарольд», — подумала Франни, натягивая покрывало до самого подбородка. Как могла она объяснить этому Ларри, который казался таким приятным из-за своей почти странной растерянности (но разве не были все они сейчас растеряны?), что Гарольд Лаудер — толстый, совсем юный, потерявший свое лицо человек. Разве должна была она ему рассказывать, что в один прекрасный день, не так давно, она столкнулась с мудрым Гарольдом, находчивым Гарольдом, — чего-только-не-сделаю Гарольдом, который в плавках подстригал лужайку за домом и плакал? Разве должна она была ему рассказывать, что некогда надутый, часто испуганный Гарольд, каким он пришел из Оганквита в Боулдер, превратился в заправского политика, похлопывающего по спинам, этакого здорово-парень-хорошо-что-встретились субъекта, и в то же время смотрящего на вас плоскими, неулыбчивыми глазами ящерицы ядозуба?
Она подумала, что сегодня ей, наверное, слишком долго придется ждать сна. Гарольд был безнадежно влюблен в нее, а она была безнадежно влюблена в Стью Редмена, и, конечно, таков был старый жестокий мир. «А теперь всякий раз, когда я вижу Гарольда, словно мурашки бегут по всему телу Даже несмотря на то, что он, похоже, сбросил фунтов десять и прыщей у него поубавилось, у меня…»
Внезапно у Франни перехватило
Она медленно легла на спину, ее сердце громко стучало. Она чуть было не разбудила Стью, но затем передумала. Если бы он зародил в ней ребенка, а не Джесс… Если бы он, она разбудила бы его и мгновенно поделилась бы с ним. Со следующим ребенком так оно и будет. Если, конечно, следующий ребенок будет.
И затем движение повторилось, такое слабое, что это могли быть и газы. Но она знала лучше. Это был ребенок. И ребенок был жив.
— Ох, слава Богу, — пробормотала она и легла.
Ларри Андервуд и Гарольд Лаудер были забыты. Все, что случилось с ней после того, как заболела ее мать, было забыто Она снова ждала, когда он шелохнется, прислушиваясь к жизни внутри себя, и так и заснула, прислушиваясь. Ее ребенок был жив.
Гарольд сидел на лужайке возле своего маленького дома и смотрел в небо, вспоминая старую песню. Он ненавидел рок-н-ролл, но эту песню помнил почти строчка в строчку и даже название группы, которая исполняла ее: «Кейти Янг и Невинности». У ведущего певца, певуньи, или как там их еще, был одинаково высокий, тоскливый, пронизывающий тембр голоса, который непонятным образом привлекал к себе внимание. Золотисто-сентиментальный, так бы назвал его ведущий Эм-Ти-Ви. «Взрыв из прошлого», «Пластинка Что Надо». Девушка, которая пела ведущую партию, представлялась Гарольду бледной, некрасивой блондинкой лет шестнадцати. Она пела о фотографии, которая большую часть времени была спрятана в ящике стола, о фотографии, которая вынималась только поздно вечером, когда все в доме засыпали. Девушка казалась безутешной. Фотографию она, наверное, вырезала из большого календаря своей сестры, фотографию местного Крутого Парня — президента студенческого совета.
Крутой Парень, видимо, быстро отделался от нее в каком-то переулке Покинутых Любовниц, и вот вдали от него эта некрасивая девушка с плоской грудью и прыщиком в уголке рта пела:
«Тысяча звезд в небесах, Словно мой путь к тебе в моих снах… Ты моя страсть и горенье, Вечной любви поклоненье… Скажи лишь, что любишь меня… Одно я твержу — я твоя, вся твоя…»Этой ночью в его небе было намного больше звезд, чем тысяча, но то были не звезды влюбленных. Никакой нежной сети Млечного Пути. Здесь, на высоте мили над уровнем моря, звезды были такими же острыми и жестокими, как миллион дыр в черном бархате, как кинжалы Его Божьей Милости. Это были звезды ненавистников, и так как они были именно такими, Гарольд чувствовал себя в превосходной форме, чтобы загадывать по ним свои желания. «Если-бы-я-мог, если-бы-я-смог, исполнить-желание-я-загадываю-сейчас. Сгиньте, ребята».