Исход. Том 2

Кинг Стивен

Глава 5

В ранние утренние часы матушка Абигайль лежала в постели без сна. Она пыталась молиться.

Она поднялась в темноте и, встав на колени в своей белой хлопчатобумажной ночной сорочке, прижалась лбом к Библии, которая была открыта на «Деяниях святых Апостолов». Обращение непреклонного старого Савла после явления ему Господа на пути в Дамаск. Савл был осиян светом с неба, и пелена спала с его глаз. «Деяния» были последней книгой Нового Завета, где доктрина подкреплялась чудесами, а что же такое чудо, как не блажь Божия в действиях. О да, и на ее глазах была пелена, и неужели ей суждено когда-нибудь упасть, как Савлу,

и услышать голос, говорящий: «Что ты гонишь Меня?»

Тишину в комнате нарушали лишь слабое шипение керосиновой лампы, тиканье старых механических часов и тихий, бормочущий голос матушки Абигайль.

— Господи, указуй мне грех мой. Я пребываю в неведении. Я знаю, что оставила, пропустила нечто такое, что Ты предназначал мне увидеть. Я не могу спать, я не могу зернышка макового проглотить, и я не ощущаю Тебя, Господи. У меня такое чувство, будто мои молитвы обращены в немой телефон, и надо же, чтобы это случилось в такой страшный час. Чем я прогневила Тебя? Я слушаю, Господи. Я внимаю тихому голосу моего сердца.

И она слушала и слушала. Прикрыв глаза скрученными артритом пальцами, она склонилась еще ниже и постаралась очистить свое сознание. Но там было темно, темно, как ее кожа, темно, как земля, оставленная под пар, ожидающая доброго семени.

«Прошу тебя, Господи, прошу тебя, Господи…»

Но перед ее внутренним взором возникла лишь одинокая лента грунтовой дороги в море кукурузы. По ней шла старая женщина с мешком, наполненным только что зарезанными курами. Появились ласки. Они бросились вперед и вцепились зубами в мешок. Они учуяли запах крови — старой крови греха и свежей крови жертв. Матушка услышала, как старая женщина возносит Богу свои молитвы, но делала она это слабым, завывающим голосом, голосом, в котором звучало раздражение, а не смиренная мольба о ниспослании воли Божией, какое бы место она ни занимала в Его устройстве вещей; женщина требовала, чтобы Бог спас ее для того, чтобы она могла закончить работу… свою работу… как будто она знала замыслы Господни и могла подчинить Его волю своей. Ласки осмелели еще больше; полотняный мешок начал поддаваться их когтям и зубам. А ее пальцы были слишком старыми, слишком слабыми. И когда ласки съедят кур, они по-прежнему будут голодны, и они придут за ней. Да. Они…

И вдруг ласки бросились врассыпную, они с писком исчезли во мраке ночи, оставив содержимое мешка наполовину недоеденным, и она с ликованием подумала: «Все-таки Господь спас меня! Да восславится имя Его! Господь спас Своего доброго и верного слугу!»

«Не Господь, старуха. Я спас тебя».

В своем видении она обернулась, и от страха ком сдавил горло, и во рту появился привкус свежей меди. И там, раздвигая плечами стебли, выходил из кукурузы, подобно косматому серебристому привидению, огромный горный волк с раскрытой в сардонической ухмылке пастью, с горящими глазами. Мощную шею охватывал ошейник из чеканного серебра — вещь, красивая варварской красотой, а с нее Свисал маленький камешек чернейшего янтаря… а в центре была маленькая красная трещина, напоминающая глаз. Или ключ.

Она перекрестилась, расщепляя надвое знак злого глаза на этом мерзком привидении, но пасть волка лишь еще шире раздвинулась в ухмылке и из нее выпал длинный розовый язык.

«Я приду за тобой, матушка. Не сейчас, но скоро. Мы затравим тебя, как собаки травят оленя. Я — все то, что ты обо мне думаешь, и даже больше. Я волшебник. Я говорю от имени последней эпохи. Твои люди

лучше всех меня понимают, матушка. Они называют меня Джоном-Завоевателем»,

«Уходи! Оставь меня во имя Всемогущего Господа Бога!»

Но она страшно испугалась! Не за людей, окружавших ее, которые в ее сне были представлены курами в мешке, а за саму себя. В глубине души она боялась за свою душу.

«Твой Бог не властен надо мной, матушка. Его суденышко ушло».

«Нет! Неправда! В моей силе сила десятерых, я поднимусь на сотне крыльев, подобных орлиным…»

Но волк лишь ухмыльнулся и подошел ближе. Она отпрянула, почувствовав его дыхание, тяжелое, дикое. Это был ужас в полдень и ужас, летающий в полночь, и она боялась. Ужас ее не знал границ. А волк, по-прежнему ухмыляясь, начал говорить двумя голосами, спрашивая и затем отвечая самому себе.

— Кто добыл воду из скалы, когда мы умирали от жажды?

— Я, — ответил волк наглым голосом, в котором перемешались ликование и страх.

— Кто спас нас, когда мы упали духом? — ухмыляясь, спросил волк, теперь его морда находилась в нескольких дюймах от нее, а его дыхание было дыханием настоящей скотобойни.

— Я, — завывал волк, придвигаясь еще ближе, его ухмыляющаяся пасть была полна острой смерти, а в прекрасных глазах пылало высокомерие. — Да, падите ниц и восхваляйте имя мое, я тот, кто дал напиться в пустыне, и зовут меня так же, как и моего Хозяина…

Пасть волка широко распахнулась, чтобы проглотить ее.

— … имя мое, — бормотала она. — Молитесь во имя мое, славьте Господа Бога, от которого проистекают все блаженства, славьте Его все сущие на земле…

Она подняла голову и окинула комнату взглядом, словно в состоянии помешательства. Ее любимая Библия упала на пол. В выходящем на восток окне появился свет утренней зари.

— О мой Господь! — воззвала она громким дрожащим голосом.

«Кто добыл воду из скалы, когда мы умирали от жажды?»

Не потому ли? Не потому ли, Боже милосердный? Не потому ли пелена упала на ее глаза, сделав ее слепой на то, что ей следовало знать? Слезы горечи покатились у нее из глаз, медленно, с болью она поднялась с колен и подошла к окну. Артрит вонзал тупые, жгучие иглы в бедра и колени.

Она долго смотрела в окно и, наконец, поняла, что ей нужно было теперь делать. Она подошла к шкафу и сняла ночную сорочку, уронив ее на пол. Теперь она стояла обнаженная, открыв тело, настолько изборожденное морщинами, словно это было русло великой реки времени.

— Да исполнится воля Твоя, — промолвила она и стала одеваться.

Спустя час она медленно шагала по Мэплтон-авеню на запад в направлении диких лесных зарослей и узких теснин, начинавшихся за городом.

Стью находился на электростанции, а с ним и Ник, когда туда ворвался Глен. Без всякого вступления он выпалил:

— Матушка Абигайль. Она ушла.

Ник пронзительно посмотрел на него.

— Что ты такое несешь? — спросил Стью, одновременно отводя Глена в сторону подальше от рабочих, наматывающих медную проволоку на одну из взорвавшихся турбин. Глен утвердительно кивнул головой. Он бросил велосипед в пяти милях отсюда и еще не успел перевести дух.