Исход
Шрифт:
— Увы. Завтра пройдём меньше. Лошади выдыхаются довольно быстро.
Тут я полностью с ним согласен. Это не наши русские тяжеловозы, а скорее, полупони. Во всяком случае, когда я стою, то жеребец не достаёт мне до плеча. Правда, и люди здесь мельче, соответственно…
— Ничего страшного. Будем рассчитывать, что взрыв огнеприпасов лагеря кавалеристов и мой сюрприз заставят преследователей либо вообще отказаться от погони, либо сбавить темп. Пока отрыв, как я понимаю, есть. И будем стараться его сохранять. Или уходить вперёд. Как там наши девушки?
Пояснять, о ком идёт речь, не надо.
— Удивительно,
— Отлично! Будем надеяться, что через неделю лежачих больных у нас не будет…
Мой зевок служит сигналом, что пора расходиться. Устали все, без исключений. Что мы и делаем. Подхожу к нашему бивуаку как раз вовремя — Сола снимает котел с костра, водружает его на столик:
— Прошу всех к столу, готово!
Вкуснятина! Мы раскладываем по тарелкам густую кашу с мясом, поскольку попросят забили, как я и говорил, уплетаем с аппетитом. Хорошо, что палатка уже стоит. Едва доедаю ужин, как на меня наваливается непреодолимая сонливость. Какого… Наверное, всё же, нервы. Весь на взводе, да ещё без нормального отдыха. А тут — относительно безопасно, среди своих, немного расслабился. И новости обнадёживающие от наших. Отхожу в сторону. Юница кидается было за мной, но я показываю ей сигару, вытащенную из кармана, и девочка послушно отходит. Курю с чувством. Не спеша, наслаждаясь каждым мгновением отдыха, каждой затяжкой. Слышу, как у фургона возятся его пассажирки. К сопровождающей женщине пришла помощь, и девушек вывели наружу, усадили на длинные лавки, теперь кормят бульончиком. Запах от них доносится тоже очаровательно вкусный. Время от времени на нас кидают взгляды, но в основном девчонки поглощены едой. Ещё бы, после такой голодовки… Поднимаюсь, следую в сторону. Что в Степи хорошо — отошёл на полсотни метров, и тебя не видно. Справляю нужду, возвращаюсь, подхожу к столу, где уже возятся с мытьём посуды. Ребята обхаживают своих лошадей, проверяют фургон. Хлопаю себя по лбу — опять забыл показать, как надо готовить ручные бомбы. Гвозди и проволоку везём, а в пути будет чем заняться пассажирам. Ладно. С утра, чтобы не забыть…
— Прошу простить — я спать.
Не слушая никого, разворачиваюсь, бреду на заплетающихся ногах к плотику-палатке, влезаю внутрь и, сбросив ботинки, укладываюсь на надутый ребятами матрас. Всё. Спать… Мгновенно проваливаюсь в сладкую темноту…
…Пещера. Или нора. Я сижу возле небольшого костра, отбрасывающего пляшущие тени на неровные стены. Рядом журчит крохотный, но удивительно чистый родничок, насыщая воздух влагой.
— Привет, человек.
Из темноты выходит нечто. Одновременно тёмное и светлое, большое и маленькое, пушистое и гладкое, переменчивое и постоянное. Мне не страшно. Наоборот. С любопытством смотрю на это нечто, которое устраивается возле костра, который горит сам по себе, без дров. Просто языки пламени пляшут по камню.
— Чего молчишь, человек? Долго же пришлось тебя звать.
— А зачем?
Оно не понимает, и я терпеливо и спокойно поясняю:
— Зачем звать то?
Внезапно нечто растекается серебряным смехом:
— Ха-ха! Ну ты и наглец, человек!
— Ага. Особенно, с незнакомыми.
Нечто вдруг меняет форму, превращаясь в того самого ушастого лиса.
— Оп-па! Это ты!
— Узнал, наконец.
Смешливо ворчит зверёныш, оскаливая свои акульи зубки в три ряда.
— Я назад ехал, останавливался. Тебя не было.
— Дела.
Пожимает он плечами, совсем, как мы. И облизывается.
— Но окорок вкусный был!
— Чай, императорский.
Повторяю я его жест, и мы оба смеёмся.
— Куда пропал то, ушастый?
Он строит хмурую мордочку. Удивительно, но я прекрасно чувствую все его эмоции. Зверёк наиграно обидчиво говорит:
— И ты туда же? Думаешь, мы виноваты, что нас такими создали?
— Кто?
Незамедлительно следует мой вопрос. Так же стремительно получаю ответ:
— Природа, человек. Эволюция.
— Понятно…
— Не о том думаешь.
— А о чём мне надо думать?
— Как тебе довести своих спутников до края земли.
— Доберёмся.
Гарах щурится.
— Не уверен. За тобой гонятся. Причём, конкретно за тобой. Заинтересовал ты Океанию. Очень сильно заинтересовал. Машиной своей. Оружием. Поведением. Нуваррой. Не любят тамошние управители тех, кто сильнее и умнее их. Вот и…
Я подаюсь вперёд:
— Хочешь сказать, что и вторжение из-за меня?
Зверь машет лапкой.
— Нет. Просто совпало. Они давно точат зубы на материк. На юг им не пробраться. А вот эти места…
Обводит лапой вокруг себя.
— Давно их привлекают. Ищут Храм Змееголового Бога.
Вздыхает.
— Давно, однако, ищут.
— И дураки. Он у нас, на Новой Руси.
Ушастик снова весело щурится:
— А я знаю. Я всё знаю, что ты знаешь.
Теперь мой черёд сузить глаза:
— Кажется, я знаю, почему вас считают местным ужасом.
Он смеётся, широко разевая пасть.
— Ага. На самом деле мы никого не трогаем. Люди сами убивают друг друга. Потому что мы им приказываем. А потом внушаем, что это сделали мы. И дальше… Хорошая у вас, людей, поговорка — у страха глаза велики. Нам в голову и тысячной доли не может прийти того, что вы, люди. о нас себе напридумывали.
— Верю. А я, значит, внушению не поддаюсь?
Зверёк грустнеет:
— Вы, земляне, другие. Потому мы можем с вами только разговаривать. Вот так, как сейчас. Во сне. И всё.
Протягиваю руку, чешу ему за длинными ушами. Зверь довольно урчит, потом жалуется:
— Знаешь, как обидно? Мы по натуре существа общительные, добрые, ласковые. А нас всё время обижают. Вот и привыкли защищаться, как можем…
— Понимаю. Мы, русские, тоже такие. Всем всегда готовы помочь, выручить, а наши враги этим пользуются, и ездят на нашей шее, как на лошади…
— Понимаю, человек. Очень хорошо понимаю. Но вижу, что тебя интересует Храм? Хочешь узнать, что в нём такого?
— Хочу. Если можно, конечно.
— Можно. Тебе — можно. Помнишь холм, из которого вы раньше выходили?
— Разумеется! Только что в нём толку? На Землю же мы не вернёмся?
Гарах снова смеётся.
— Хе-хе… Сколько там глобусов было?
— Двадцать четыре.
— Вот!
Он поднимает к верху лапу с выставленным надзидательным жестом когтем вверх.
— Если голову статуи повернуть к другому глобусу, то холм выведет в мир, изображённый на карте. Понял?
Я буквально подскакиваю на камне:
— Ты серьёзно?
Он высовывает язык:
— Бу тебе! Мы, гарахи, никогда не врём.