«Искал не злата, не честей»
Шрифт:
Этой «черни», бьющейся в пароксизмах симулированных страстей и кичащейся флерными «достоинствами», насиженных неправедным путем, будь то звание дворянина, высокий чин, Пушкин и противопоставляет свой истинный глас:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы…
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы
Для звуков сладких и молитв.
А лирика Пушкина вызывала эмоциональный отклик русского человека. В ней восприятие и осмысление российской действительности строилось на духовных глыбах: любви, красоты и милосердия:
Воды глубокие
Плавно текут.
Люди премудрые
Тихо живут.
Художник всенародный, создающий произведения, ведомый сильным испытанным чувством, от собственной потребности творить и выражать испытанные чувства и эмоции.
«Будь, ради Бога, Пушкиным! Ты сам по себе молодец». – Рылеев.
Поэзия была родным домом и миром, в котором он фактически существовал. Пушкин создавал каскады чувственных связей между собой, поэтом, и читателем, ясных и понятных. Стихотворные словосочетания, эссенция слова и мелодичности, физиология звуков и эволюция эмоций придавали всечеловеческий, общезначимый статус добру и любви, соединяло людей в единое человеческое чувство и мировосприятие. Его поэзия, говоря словами Л. Толстого, утверждала высшей целью человечества, Благом для людей их единение и установление царства любви:
Тогда на голос мой унылый
Мне дружба руку подала,
Она любви подобна милой
В одной лишь нежности была
Русский поэт Пушкин творил на самом высшем рубеже художественного реализма, не позволил яркую и живую жизнь подменить низкопробными суррогатами, укладывая ее в прокрустово ложе узкой банальности, создавший «вечные» образы мировой литературы с почти таинственной, поражающей художественной радужностью. Применим библейскую аскезу, так сходную по семантике с величием судьбы Пушкина: «И Ной сделал все, что Господь ему велел»:
И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
Таился и пылал в душе моей унылой.
Горький отчеканил: «Пушкин для русской литературы такая же величина, как Леонардо для европейского искусства»; в «ряду гигантов» вместе с Пушкиным Горький называет всего только два имени – Шекспир и Гете».
А. Битов – продолжил, что Пушкин в русской литературе «встал на мировую дорогу всей стопой…»
В «Слове о Пушкине» (1961 г.) Анна Ахматова со свойственной ей броскостью и изяществом подметила, как после его смерти, с течением времени, «Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской». А прежние высокие чины императорского двора, «кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы» и прочие «постепенно начали именоваться пушкинскими современниками»; именно в таковом виде и качестве (а не сами по себе) они и остались интересны для потомков, сохранившись в каталогах библиотек и тем самым, не канув в Лету.
Своей гибелью Пушкин словно «очищается», освобождаясь от роковых иллюзий и вместе с тем – утверждает в финале величие человеческой личности, в истоках которой дерзновенная свобода и честь.
Это как «знак Ноя». – «Мир миру». И как простой мирянин, Пушкин всю жизнь искал Ноя «ковчег с одной дверью», которая обеспечивала получение Милосердия и Бессмертия:
«Прятаться за чужой широкой спиной! Прибегать к крючкотворству! Слава богу, у нег есть еще пара крепки рук, а после его удара остается только «бежать за духовником, потом что врачу тут уж делать нечего».
В его природе было что – то особенное, ему одному свойственное, что – то гордое и таинственное, сильное и подлинное, без которых жизнь скучна и однообразна. В нем гордость, некогда присущая человеку, не уступила место унижению, и для него истина была не на стороне государство и палача. А без этой веры бытие личности и нации становится неестественным и невыносимым:
Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
И улетел в страну свободы, наслаждений,
В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений.
Где мысль одна плывет в небесной чистоте…
«Меня влечет неведомая сила»: пушкинские строки, пушкинские мотивы, пушкинские образы и интонации – все сокрыто в глубине души; ум и талант, мощные инструменты создания его произведений; пушкинские парадигмы и литературные взгляды; мастер мелодичной лирики, «поэтизированной прозы» и «точной детали»:
Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;
Мой ум упорствует, надежду презирает…
Ничтожество меня за гробом ожидает…
Образы поэта подчас удивительно смелы, лирически дерзновенны и иррациональны – не семантическое подстрочье, а важность эмоции, когда чувство абсолютно упраздняет логиу:
В одну телегу впрячь не можно
Коня и трепетную лань. –
В проекции на судьбу Пушкина символично, что смерть его связана с Черной речкой («Черный гость» – Моцарт и Сальери). Потоки империи и судьбы накрыли Пушкина земляной шинелью.
Тридцать семь лет- роковое пушкинское число. Пушкинско суеверие, мистическое и трагически сбывшееся… Концепт веры в судьбу и неожиданных формах ее проявления стал для поэта не эпизодическим бурлеском, а феноменом его мироощущения и в некоторой степени заданным условием звездного творчества.
Находясь в Риме в момент смерти Пушкина, Гоголь пишет М. П. Погодину: «Моя утрата всех больше… Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним… Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово» (Н. В. Гоголь – М. П. Погодину. 30/18 марта 1837 года).