Искатель, 1996 №5
Шрифт:
— Это ее заслуга, а не моя. Она понимает меня лучше меня самого. Карен так щедра на любовь и покровительство, что я уже привык принимать их как нечто само собой разумеющееся. Она меня избаловала. — Смутившись, Гиллель перевел свой взгляд на стоявшую перед ним чашку. — Мне кажется, я виноват перед ней, что уделяю ей слишком мало внимания и заботы.
— Когда у вас будут дети, Карен разделит свою любовь между вами и детьми.
— Карен ничего не имела бы против этого, если бы только была постоянно беременна. Но найду ли я время на детей? Она может не простить мне тогда… Ну, вы понимаете, Дотторе. Вы помните, как это
Гиллель знал, что с Кори можно говорить обо всем прямо и откровенно.
— Это нельзя сравнить с вашим браком. Я чувствовал себя так, будто мне душно, — сказал Кори с не свойственной ему экспрессией. — Я — одиночка, обделенный эмоциями, присущими другим людям. Я ученый по принуждению, а не по собственному выбору. Встречаясь с проблемой, интересующей меня, я отбрасываю гуманистические соображения. Вот почему у меня никогда не было друзей. Я способен справиться лишь с теми требованиями, которые предъявляет ко мне моя профессия. — Чуть помедлив, Кори заговорил снова: — То, что я делаю, — это лишь удовлетворение собственного любопытства. Моя цель и стремление — накопить как можно больше знаний, а человеческие эмоции я приношу в жертву работе. Еще кофе?
Задумчивый взгляд Гиллеля по-прежнему был устремлен на чашку с кофе, которую Гиллель держал в руках.
— Вы приносите человечеству больше пользы, чем любой другой из ныне живущих ученых, Дотторе. Творческие люди обычно маньяки и индивидуалисты. Каждый мечтает о бессмертии, и в известном смысле вы уже достигли его.
— Так ли уж важно на самом деле, чтобы после смерти тебя помнили? Важно лишь то, что мы воспринимаем своим сознанием. Люди до сих пор восхищаются гениальными творениями Микельанджело и Данте, но что с того самим творцам? А Ван-Гог? Он умер, так и не узнав, какой он великий художник, и восторги потомков уже не утешат его. Стремление к бессмертию — крайняя степень тщеславия. Большинство людей заботится только о самих себе. Взять хотя бы Слотера. Чего он хочет? Я предполагаю, что он стремится к повышению по службе и для этого готов использовать нас в своей карьере с людьми из Вашингтона. Он сказал, что наша роль сводится лишь к пересадке РНК одного человека другому, чтобы реципиент унаследовал память донора и выложил все секреты, накопленные умершим человеком в коре головного мозга. Не думаю, чтобы Слотер верил в собственную схему, но именно это он продал своим вашингтонским шефам. Если же дело не увенчается успехом, то виноваты будем мы, а не он.
— А что это за секреты?
— Не знаю, — пожал плечами Кори.
— Но кто согласится стать реципиентом РНК? — нетерпеливо спросил Гиллель. — Пока что я не встречал ни одного желающего.
— Слотер притащил сюда оттого, какого-то жалкого арестанта. Они фактически шантажировали его, обещая ему невесть что. Его привезли из тюрьмы и собирались отправить обратно сразу после окончания эксперимента — в том случае, конечно, если бы он остался жив.
— Арестанта? Умники! Проводить эксперимент на морской свинке в образе человека! И где он теперь, этот доброволец?
— Они увезли его в тюрьму. Он не хотел умирать.
— Такая возможность не исключена.
Часы в смежной комнате пробили два. Кори беспокойно задвигался на стуле.
— Мы не можем доказать, что перенос памяти от человека человеку окажется успешным, пока не проведем хотя бы один эксперимент на людях.
— Но
— Слотер сделал заслуживающее внимания предложение.
— Он сам согласился стать добровольцем? Ай да Слотер!
— Он сделал ставку на меня. Я сказал ему, что реципиент РНК должен разбираться в психологии, биохимии и вообще — это должен быть человек, способный передать другим свои знания и опыт.
— Вы?! — в крайнем изумлении воскликнул Гиллель.
— Именно над этим я и думаю. Конечно, хотелось бы провести такой эксперимент с вашим участием. Вы знакомы с тестами. Мы были бы неплохим тандемом, наверное, лучшим из всех возможных.
— А если эксперимент окажется фатальным?
— Тогда, конечно, нас постигнет неудача. Но это тоже будет определенный результат, разве не так?
— И как вы могли придти к такой мысли, Дотторе?
— Нс так уж эта мысль плоха. Она не лишена оснований. Кроме того, мое любопытство сильнее меня.
— Не потерять бы нам вас из-за этого любопытства, Дотторе. Нет, это невероятно! А как же ваш будущий вклад в науку? Дюжину людей можно было бы использовать в этом эксперименте. Почему именно вы?
— Я лучше всего подхожу для цели эксперимента. Я уже изложил вам свою идею. Наиболее приемлемый из всех возможных кандидатов — я. Мы слишком долго работали наощупь. Наши опыты с РНК — всего лишь предположения. Может быть, один эксперимент даст нам ответ на все самые главные вопросы.
— Нет! — невольно сорвался с уст Гиллеля протестующий возглас, но Гиллель сразу же взял себя в руки и улыбнулся. — Я не имею праве удерживать вас от этого. Мое единственное право — иметь собственное мнение. Простите.
— Вы правы, — Кори встал и положил чашки в кухонную раковину Я рассчитываю на вашу помощь, — попрощался он с Гиллелем, проводя его до двери.
— Доброй ночи, Дотторе, или скорее — доброе утро.
Кори открыл дверь. Гиллель повернулся к нему, словно собирался сказать что-то очень важное, но лишь повторил:
— Доброй ночи! — и ушел.
Гиллель очень осторожно открыл дверь своей квартиры, помня о Том, что несмазанные петли слегка скрипят. Они заскрипели и на этот риз, и из спальни сразу же донесся голос Карен:
— Гиллель, ты?
Внезапно он почувствовал, что очень устал. Напряжение последних часов совсем вымотало его. Гиллель сбросил пальто на стул в гостиной и с наслаждением потянулся. Потом пошел в спальню, по пути раздеваясь, и с полным безразличием оставлял свою одежду на полу.
Карен уже лежала в постели, и на простыне возле нее Гиллель увидел какую-то книгу. На обрамленном темными волосами лице Карен выделялись большие, влажно блестевшие глаза.
— Я и не заметил, как промчалось время, — пробормотал Гиллель.
Ему всякий раз бывало не по себе, когда приходилось делать что-то, игнорируя интересы Карен.
— Я так и знала, — сказала она, заложив руки за голову и дав полураскрытой книге соскользнуть с постели на ковер. — Но когда я жду тебя хотя бы одну минуту, эта минута оказывается для меня безвозвратно потерянной.
Карен пыталась шутить, но тон у нее был серьезный.
— Мы работали допоздна, а потом я зашел к Кори на чашку кофе, — сказал Гиллель, сбрасывая с себя рубашку.
Карен с явным удовольствием разглядывала мускулистое и узкобедрое, смуглое тело Гиллеля.