Искатель, 1996 №5
Шрифт:
— Вы никого не убивали и никому ничего не должны. Можете отравить эти деньги почтой и перестать играть роль Хаузера. — Кори внимательно присматривался к Гиллелю. — Или существуют какие-то другие причины, в силу которых вы хотели бы отправиться в Германию?
— Я не хочу обсуждать это, — холодно сказал Гиллель. — Я еду. Не важно, если я задержусь еще на день или на два, так? Или вы стремитесь к тому, чтобы я снова был только в вашем распоряжении?
Прежнее взаимопонимание между ними, кажется, уже нельзя было восстановить.
— Многое ли вы помните о Хаузере?
Гиллель поджал губы и отвернулся к окну, избегая взгляда Кори.
— Понятно, — тон Кори стал подчеркнуто суровым. — Вам следовало бы откровенно признаться, что вы намерены прекратить сотрудничество со мной и собираетесь продолжить разработку идей Хаузера — каковы бы они ни были — как своих собственных. Почему вы отказываетесь сотрудничать со мной? Может быть, существуют какие-то причины, из-за которых вы отказываетесь говорить о Хаузере?
— Нет.
— Хорошо. Что он делал в России?
— Он был математиком и экспериментировал в области электромагнетизма, разрабатывая методы управления и контроля энергии водорода. Это была его идея, и он очень далеко продвинулся в ее реализации.
— Вам известно, что ему уже удалось сделать? Можете ли вы воспроизвести формулы, выведенные им?
Гиллель подозрительно взглянул на Кори.
— Почему вы спрашиваете меня об этом?
— Потому, что именно это хотел бы узнать от вас Слотер. Из того, что в последние дни мы не видим его, вовсе не следует, что он оставил нас в покое. Вы слишком важны для него, чтобы он отказался от слежки за вами, за каждым вашим шагом. Ему наверняка известно, что в данный момент вы находитесь в моем номере. И я нисколько не удивлюсь, если окажется, что эта комната нашпигована подслушивающими устройствами.
— Ну и что? Он все равно всего не узнает. Не потому ли вы и расспрашиваете меня, что это нужно Слотеру? Может быть, вы выведываете мои секреты с той целью, чтобы он услышал их о помощью своих микрофонов? А я думал, Кори, что для вас всего важнее именно эксперимент с РНК, — голос Гиллеля зазвучал резко — Слотер и вас тоже купил?
— Вы прекрасно знаете, что Слотер мне неинтересен, — мягко сказал Кори, внезапно поймав себя на том, что воспринимает Гиллеля как какое-то опасное животное, готовое в любой момент броситься на него, стоит только этому животному учуять опасность. — Я хочу знать все, что вы знаете о Хаузере: его намерения; как и когда возникла его память в вашем сознании; существуют ли различия и границы между вашей памятью и его. Я заметил, что некоторые мои вопросы раздражают вас, вопросы, которые должны были бы вызывать обиду и гнев не у вас, Гиллель, а у Хаузера.
— Какие, например? — Гиллель внезапно обмяк, и его враждебность исчезла.
— Всякий раз, как я спрашиваю о планах Хаузера или о том, почем он хотел покинуть Россию, я вижу, как вы ощетиниваетесь. Почему Вы не можете провести границу между его личностью и своей?
Гиллель задумался.
— Я полностью контролирую свою волю, — сказал он, наконец. — Я испытал шок, когда улетел в Копенгаген. Отдельные моменты я не могу вспомнить, но я был не готов к тому, что такое может случиться, а теперь все наоборот. Однако не приходила ли вам в голову мысль, что Хаузер был мономаньяком, что мы имеем дело с патологическим случаем? Если это так, то его действия ненадежны и непредсказуемы. Следовательно, мы не сумеем моделировать их.
— Какие действия?
— Желания и стремления Хаузера уходят корнями в его прошлое, которое теперь выдвигается на первый план. Мне трудно привести конкретный пример. — Гиллель казался утомленным и как бы принуждал себя говорить.
— Не думаю, что Хаузер был параноиком, а если и был, то мы этот теперь уже не установим никогда.
— Установим, — сказал Гиллель. — По моим поступкам.
Он говорил шепотом, как будто опасаясь, что кто-то посторонни может услышать его.
— Давайте ближе рассмотрим этот случай, — продолжал Гиллель. — Его держали в России, как узника, но обращались с ним хорошо. У него был загородный дом, так называемая «дача», иметь которую там могут далеко не все, это привилегия немногих. Он жил в комфортабельных условиях, считался важной персоной, но возмущался тем, что его насильно держат в Бойконуре. Он мечтал повидать своих жену и сына и вместе с тем жаждал встречи с некоторыми людами, причинившими ему немало зла.
— Кто были эти люди?
Гиллель не отвечал. Казалось, боль давних чужих воспоминаний мешает ему говорить.
— Послушайте, — сухо и властно сказал Кори. — Расскажите мне о этом как Гиллель Мондоро. Если только вы не хотите игнорировать цель нашего эксперимента, то спросите самого себя: почему Хаузер стремится провалить этот эксперимент?
Гиллель смотрел на Кори, как будто черпая от него необходимы силы и, глубоко вздохнув, попытался преодолеть психологическое препятствие. Но лило Гиллеля стало при этом непроницаемым, словно он надел на себя маску, и Кори почувствовал, что снять эту маску Гиллелю не удастся.
— Не знаю, — хмуро сказал Гиллель.
— Вы что-то скрываете от меня, — настаивал Кори.
— Я сказал вам, что не знаю, — повторил Гиллель, вдруг озлобясь.
Его лицо лишь подтвердило правоту Кори. Это прорыв в науке, — осознал Кори в эту минуту. Если случай Хаузер Мондоро развивается так, как он и ожидал, если можно переносить не только намять, но и характерные особенности личности, то, следовательно, возможным становится и отыскание ключа к бессмертию. Множество нерешенных вопросов вставало перед Кори, и он чувствовал, что стоит на пороге нового мира, но знал он и то, что на этом пороге не остановится.
— Почему Хаузер стремился вырваться и вырвался из России? — спросил Кори, безуспешно пытаясь проникнуть в глубины памяти Гиллеля.
— Не знаю. Пожалуйста, не спрашивайте меня больше ни о чем, — глаза Гиллеля расширились. — Я должен увидеться с Анной.
— Анной?
— Так зовут жену Хаузера. Имена в моей памяти всплывают с необыкновенной ясностью. События прошлого иногда как будто бы окутаны туманом, расплывчаты… или наоборот — принимают очень четкие очертания, как в фокусе. Я, как живую, вижу перед собой молодую, высокую женщину нордического типа, белокурую, полную сил и очень красивую. Он зависел от нее, она занимала главное место в его жизни.
— Так говорит вам ваша память или предположение, основанное на представлениях, сложившихся в вашем сознании? — спросил Кори.
Как глубоко проникла память Хаузера в мозг Гиллеля? Она, кажется, способна была даже порождать определенные эмоции.
— Я должен увидеть ее — по воле Хаузера, — сказал Гиллель.
— Хорошо, — согласился Кори. — Если это так важно для вас, летите в Берлин. Ваши действия и поступки — звенья в цепи ваших наблюдений.
Гиллель бросил на Кори испытующий взгляд: