Искатель, 1996 №5
Шрифт:
Васильев походил на крестьянина, который после тяжелой работы в поле переоделся в непривычный для него серый костюм. Он взял руку Кори в обе свои ручищи.
— Весьма рад встрече с вами, — загрохотал он гулким басом, дружелюбно глядя Кори в глаза. — Я читал все ваши публикации. Для меня это просто откровение! Давно мечтаю встретиться с вами, конечно, не при таких обстоятельствах.
— Если бы мы хотели встретиться с вами, то не стали бы силой увозить вас в Америку, — сказал Кори, не скрывая своего возмущения.
— Да, конечно, — огорчился Васильев. — Весьма сожалею, но не в моих силах что-либо предотвратить.
Подавляя
Потом Кори повернулся спиной к окну и мрачно уставился на свой нераспакованный багаж. На столе стояли стаканы и бутылка немецкого бренди в окружении пивных бутылок. Васильев откупорил бутылку бренди и наполнил три стакана, подвинув один из них Кори.
— Мы с величайшим интересом следим за вашими экспериментами, — звучным басом снова заговорил он, — однако наши попытки повторить ваши опыты оказались неудачными. Природа энграмма, перенос памяти, к сожалению, ускользает от нас. Это напоминает мне кулинарные рецепты моей матери. Она охотно делилась ими с друзьями и знакомыми, но кое-что держала в секрете, не раскрывала их до конца и оставалась в общем мнении изумительным кулинаром.
— Вам отлично известно, профессор: худшее, что может случиться с вами в науке, — невоспроизводимость ваших экспериментов другими учеными, — сказал Кори, чувствуя, что атмосфера становится угрожающей. — Меня привезли сюда, чтобы заставить выдать тайны, которых не существует. Мои публикации о проведенных экспериментах содержат все данные, необходимые для воспроизведения этих экспериментов. Мне нечего добавить к тому, что было напечатано.
— Так я и думал, — сказал Васильев. — Но теперь, когда вы здесь, мы могли бы поговорить с вами о том, что не было опубликовано? Для меня это было бы в высшей степени интересно. Мы приблизились к тому, что делаете вы в своих исследованиях с РНК, но шли в противоположном направлении: пытались стирать память, используя энзим рибонуклеазу, которая разрушает РНК и банки памяти.
— Это может стать потенциальным средством для стирания нежелательной памяти у людей, — сказал Кори.
— Вы тоже подверглись промыванию мозгов, говоря вашими же словами, — запальчиво вмешался Шепилов. — И вы отыскиваете негативные аспекты в том, что делаем мы.
— Не надо, Иван, — остановил Шепилова Васильев. — Не горячись, у доктора Кори есть все основания не доверять нам. Как бы ты сам реагировал на месте доктора Кори, если бы тебя вот так — силой — доставили в Западный Берлин или Вашингтон и держали бы взаперти?
— У доктора Кори был выбор — он мог остаться в Западном Берлине. Кренски предлагал ему это. Но он предпочел сопровождать доктора Мондоро.
— Где он? — спросил Кори.
— В соседней комнате, спит от этого наркотика, а когда проснется, будет в нормальном состоянии, — ответил Шепилов.
— И мы станем свидетелями очень важного момента в ваших исследованиях, — подхватил Васильев. — Мы получим эмпирическое доказательство. Только оно может дать ответ на вопрос об эффективности вашей работы.
Кори, чувствуя, как растет его любопытство, вопросительно взглянул на Васильева.
— Хаузер хорошо знал Шепилова. Если Мондоро узнает его, будет ли это доказательством, что ваш эксперимент успешен?
— Да. Но в данный момент я больше всего заинтересован в том, чтобы вернуться домой вместе с доктором Мондоро. Дайте мне увидеться с ним, — нетерпеливо сказал Кори. — Вы не имеете права удерживать здесь силой ни меня, ни его.
— Ваше возмущение не вполне оправданно, — сказал Васильев и выпил свой стакан бренди. — Справедливости ради вам следовало бы взглянуть на дело с точки зрения Шепилова и вспомнить обстоятельства, которые привели доктора Мондоро сюда. В конечном счете Хаузер был похищен людьми из ЦРУ.
— Вы знаете, что это неправда. Хаузера никто не похищал, — возразил Кори. — Двадцать лет он вынашивал мечту покинуть Россию. Вы удерживали его силой, как сейчас силой удерживаете здесь нас.
— Даже если я приму ваши объяснения, то все же — почему ваши люди стреляли в него, когда он переменил свое решение и хотел вернуться к нам? — спросил Шепилов.
— Наши люди? — взорвался Кори. — Не сваливайте с больной головы на здоровую! Вы полностью фальсифицируете события и выдаете ложь за правду, пока вас не удается разоблачить. Но даже и после разоблачения вы нередко продолжаете настаивать на своем вопреки очевидности. Так же поступаете вы и в науке. Такой путь неприемлем.
— Вы согласились перенести память Хаузера другому человеку, — сказал Шепилов. — Почему именно память Хаузера? Уж не потому ли, что хотели узнать о работе Хаузера над проблемой контроля водородных взрывов?
— Я согласился, потому что для меня это был шанс провести эксперимент на человеке, причем с разрешения правительства. Я не имею ничего общего ни с правительственными делами, ни с прошлым Хаузера, — сказал Кори, сам удивляясь тому, что оправдывается.
— Доктор Кори, мне кажется, заинтересован только в своей научной работе, — сказал Васильев, стараясь смягчить ситуацию и успокоить Кори. — Мондоро разыскал в Копенгагене этого, как его, Ван Кун-гена, которого следовало бы отправить в тюрьму за сотрудничество с нацистами. Мондоро виделся с женой Хаузера в Западном Берлине. Он делал то, что собирался сделать Хаузер. Это, кажется, может служить доказательством, что эксперимент доктора Кори удачен. Теперь доктор Мондоро хочет встретиться с сыном Хаузера здесь, в Восточном Берлине. Мы не можем как следует проверить эксперимент Кори. Я предлагаю в меру наших сил помогать Мондоро всякий раз, когда он будет действовать в соответствии с памятью Хаузера.
— Вы неплохо обо всем информированы, — сказал Кори, — Наверное, вы следили за Мондоро и следовали за ним из самого Лос-Анджелеса. Но только что сказанное вами доказывает, что вам не нужно было применять силу и задерживать нас. Мондоро пришел бы сюда по своей собственной воле. Или вам так привычнее — силой захватывать ученых, как вы это сделали после войны с немецкими учеными?
— Вы тоже силой захватили немцев, работающих на вас, — сказал Шепилов. — Мир нельзя видеть только в черных и белых тонах. И люди не бывают только, плохими или только хорошими. У всех нас свои особые интересы, разве не так, доктор?