Искатель, 1996 №5
Шрифт:
— Никогда не думал, что вы настолько хладнокровны.
— Вы тоже хладнокровны, Гиллель, когда заинтересованы в своей работе. Если бы мы позволили эмоциям вмешиваться в наши наблюдения, то никогда не сумели бы объективно оценивать результаты наших исследований.
Внезапно Гиллель закрыл лицо руками:
— Я не хочу возвращаться обратно!
Весь во власти своих эмоций, он быстро встал и подошел к окну. Отсюда ему открылся вид на город, на сады Тиволи, мигающие огоньки светофоров, остроконечный шпиль ратуши.
Кори, увлеченный столкновением личностей Мондоро и Хаузера, задал Гиллелю провокационный вопрос:
— А что же Карен?
— Карен? —
Гиллель, похоже, в эту минуту не помнил о существовании женщины с таким именем.
— Знаю, я вернусь к ней, но сначала доведу до конца то, что должен… сделать, иначе я не смогу… не смогу чувствовать себя свободным, — он с трудом подыскивал слова, чтобы выразить то, что мучило его. — Мне кажется, Хаузер хотел… мечтал вернуться в прошлое. Его желания и стремления были не столь уж обширны, он ставил перед собой узкий круг основных целей, но они заслоняли собой все остальное.
— И вы хотите осуществить то, что он задумал?
— Да, я должен сделать это. После этого, я убежден, верну себе свободу выбора.
— А разве вы утратили ее?
— Нет. Но я должен вытеснить его память из своего мозга, иначе никогда уже не смогу быть таким счастливым, как раньше, — лицо Гиллеля оживилось, а в его глазах возник тревожный блеск, будто память Хаузера вдруг ускользнула от него. — Карен не примет меня, если я не избавлюсь от памяти Хаузера. Вот почему я должен осуществить то, что он задумал. Оживить его идеи, пока они окончательно не зачахли. Только одно средство, кажется, мне, способно убить его во мне: это осуществление его маниакальных идей.
Глава 16
Анна Хаузер жила на Бернауэрштрассе в Западном Берлине. Напротив старого дома, в котором она занимала две маленькие комнатушки, стояла Стена, делившая Берлин на две зоны: зону ГДР — Германской Демократической Республики и зону ФРГ — Федеративной Республики Германии. Жилые дома на западной стороне казались двухмерными со своими окаймленными кирпичом окнами, бетонными блоками и колючей проволокой на месте прежних садов. Подъезды этих домов были обшиты досками, а краска на стенах выцвела. Все здесь казалось тусклым и безжизненным. На стене кто-то большими белыми буквами написал слово «УБИЙЦЫ», а на тротуаре стоял простой крест из тонких березовых веток, прибитых друг к другу гвоздями. На его горизонтальной перекладине люди вырезали надпись «Бернд Лунзер: погиб по вине Народной полиции. Он умер за свободу». Надпись была посвящена памяти человека, бросившегося вниз с крыши дома и погибшего при попытке перейти из Восточного Берлина в Западный. Колючая проволока свисала с креста наподобие тернового венца.
Анна Хаузер поселилась здесь, в двух крохотных комнатушках мансарды со дня оккупации Западного Берлина американцами. Здесь она собиралась оставаться до конца своих дней. Фрау Хаузер одевалась только в черное. Нет, это не был траур по ее мужу Карлу-Гельмуту Хаузеру или выражение скорби по мирским благам, которых лишила ее война. Это был траур по рухнувшему Третьему Рейху.
Из окон своей мансарды фрау Хаузер вдоволь насмотрелась на толпы любопытных зевак, глазеющих на каменную стену, этот монумент позора и унижения. Иностранные солдаты с фотоаппаратами, туристы с фоте- и кинокамерами, автобусы и автомобили, битком набитые охотниками сфотографировать Берлинскую стену, сорящими повсюду остатками своих сэндвичей и оберточной бумагой, жадно лакающими пиво и такими развеселыми, будто их привезли на карнавал.
Анна Хаузер вязала и шила для магазина на Курфюрстендамм, одной из самых фешенебельных улиц Берлина. К этой работе она привыкла в лучшие времена, а во время войны ей приходилось шить муфты для женщин и шинели для солдат, жертвующих жизнью за фюрера на холодном Восточном фронте. Теперь это умение давало ей средства к жизни. Связанные ею платья, за которые она получала свое скромное вознаграждение, покупали богатые иностранцы, в основном, наверное, евреи, увозившие ее изделия в свои страны, как трофей из поверженной Германии.
Анна Хаузер редко смотрелась в большое зеркало в своей жилой комнате. Это зеркало предназначалось для женщин, приходивших на примерку. Анна Хаузер давно уже не обращала внимания на свои выцветшие волосы с проседью, еще сохранившие, впрочем, остатки прежнего пшеничного оттенка, сияющим ореолом окружавшего когда-то ее лицо. Теперь эти волосы были связаны на затылке в тяжелый узел так, что оставалось открытым лицо с крепким квадратным подбородком. Тяготы жизни оставили неизгладимый след на этом потухшем лице, еще недавно — прекрасном лице Валькирии.
Раз в неделю Анна Хаузер отправлялась на Курфюрстендамм, где с черного хода входила в шикарный магазин, чтобы отдать сделанную за неделю работу и получить деньги — не банкноты с портретом фюрера, а эти пошлые бумажки с безобразным ощипанным орлом.
Однажды фрау Анна увидела выставку фотографий Освенцима — лагеря смерти. Она не ограничилась однократным посещением этой выставки. Она ходила туда снова и снова разглядывать фотографии рвов с трупами, печей, извергающих клубы черного дыма, снимки человеческих скелетов в лохмотьях, лиц с огромными — от истощения — носами и запавшими ртами. Это были враги, которые в конце концов сокрушили Германию. Фюрер правильно делал, что истреблял их, но не сумел совсем свести их с лица земли. Те, кому удалось избежать смерти, нанесли предательский удар кинжалом в спину Германии. Выставка вскоре переехала в другой город, и Анна горько сожалела об этом. Посещения этой выставки укрепляли ее дух. Отправляясь на выставку, она всякий раз брала с собой спицы и сумку с мотками шерсти. Разглядывание фотографий успокаивало ее; придавало ей силы, и фрау Анна не теряла времени даром. Ее глаза были устремлены на фотоснимки, а руки машинально делали свое дело.
Да, фюрера предал его народ, но не так ли и ее, Анну Хаузер, предали ее близкие? Сын Анны Дитер был актером в Восточной Германии. Муж Анны Карл работал на Россию, отдавая ей свои способности, знания и умения, приобретенные в Германском университете, приносил пользу какому-то варварскому восточному народу, покорившему Германию, как Чингисхан.
Фрау Анна накинула свой черный шарф поверх выцветших волос, взяла картонную коробку с недавно сшитым платьем и корзинку для вязания, чтобы не терять времени, пока она будет ехать на Курфюрстендамм.
Миновав Тауэнтцинштрассе, она через черный ход вошла в магазин, где продавали вязаные изделия, отдала свою работу, получила деньга и поспешила на автобусную остановку, чтобы ехать домой.
— Миссис Хаузер? — произнес совсем рядом с ней какой-то незнакомый ей человек.
Фрау Анна внимательно всмотрелась в незнакомца. Смуглый. Волнистые волосы, удлиненное лицо, черные глаза жителя Средиземноморья, такие, как у пленных рабочих, которых она видела во время войны. Презренный выродок из тех, что теперь в свое удовольствие разъезжают по Германии с туго набитыми кошельками. С такими вот спят бесстыжие белокурые шлюхи-немки.