Искатель, 1996 №5
Шрифт:
Кори почувствовал, как тревожно сжимается сердце. Он был ученым, человеком с устоявшимися привычками и образом жизни, гражданином, избравшим свою профессию по собственной воле и не склонным к авантюрам. Он понятия не имел о том, как нападать на врага, орудуя ножом или стреляя из пистолета, как прятаться от врагов в укрытии или организовать и осуществить побег из тюрьмы. Кори не умел даже убедительно врать. Он всегда был типичным представителем сферы умственного труда и никогда не прибегал к использованию физической силы, если не считать этого бесполезного нападения на Кренски в такси.
Кори понимал, что, возможно, ему придется вступить в борьбу, используя непривычные для него средства. Но решить стоящую перед ним задачу надо было во что бы то ни стало. Если подойти к сложившемуся положению, как к научной проблеме, то возникал вопрос, каким образом намерен Кори искать ее решение. Но этим пока что все и ограничивалось.
— Театр «Валльнер», — сказал Кренски, и машина остановилась перед зданием, отличавшимся примитивной простотой своей архитектуры.
Возле ярко освещенного входа в театр, толпились люди. Вплотную к тротуару стояли машины: «татры», «шкоды», «волги», «вартбурги» — некоторые с чехословацкими, польскими, румынскими номерами. Автобусы выплескивали из себя целые толпы пассажиров.
Выйдя из машины, Гиллель уверенно направился вперед. Сомнений не оставалось: Гиллель знает, куда идет.
— Как вы узнаете сына Хаузера? — спросил Кори.
— Вот он, — ответил Гиллель, и голос его прозвучал неожиданно тепло, почти с нежностью.
Молодой человек, на которого указал Гиллель, стоял у служебного входа в театр вдвоем с какой-то девушкой. Сын Хаузера был строен и худощав. Бросалась в глаза аскетичность его лица. Его собеседница, темноволосая девушка привлекала внимание грациозной непринужденностью движений. Молодые люди вели оживленный разговор, перебивая друг друга и держась за руки.
— Дитер! — окликнул Гиллель сына Хаузера дрогнувшим голосом, в котором послышалась тоска.
Молодой человек замер и насторожился.
— Вы ко мне?
— Да. Вы Дитер Хаузер. Я к вам с поручением от вашей матери.
Лицо молодого человека сделалось жестким.
— От Валькирии? Что ей надо?
— Могли бы мы поговорить с вами? — спросил Гиллель.
Дитер нерешительно взглянул на девушку.
— Будь вежлив и любезен с этими джентльменами, — сказала она, звонко засмеявшись.
— Что надо от меня дочери Вотана? — спросил Дитер.
— Вы не заняты сегодня в вечернем спектакле? — в свою очередь спросил Дитера Гиллель.
— Нет.
— Где бы нам тут посидеть поговорить?
— Увидимся в антракте, — улыбнулась девушка Дитеру и скрылась за дверью служебного входа, такая же стройная и темноволосая, как Карен, и даже ростом одинаковая с ней. И смех, и живость ее движений — все в ней напоминало Карен, но Гиллель, кажется, не замечал этого сходства.
— Эва станет большой актрисой, — глядя ей вслед, гордо сказал Дитер Хаузер.
Они пошли по тускло освещенной Валльнерштрассе. Уличное движение к этому часу почти совсем затихло. Кренски держался чуть позади.
— Вы знали моего отца? — спросил Дитер.
— Да. Ваш отец умер, — сказал Кори.
— Знаю. Он попытался перебежать на Запад и был убит, прежде чем друзья сумели его вытащить. Меня уже вызывали в полицию и расспрашивали. Мою мать там тоже знают. Ну и родители — пара предателей! — сухо засмеялся Дитер.
— Вашего отца держали в России против его воли, — сказал Кори.
— Вы знаете об этом.
— Он тоже так мне говорил. Я не видел его уже несколько лет. Отец посылал мне деньги, хоть я и не нуждался в них. Мне хватает зарплаты, которую я получаю в своем театре. Отцу не нравилось работать на трудящихся, он предпочитал работать на империалистов, потому что они больше платят, и получил по заслугам.
— А вы не думали, что ему, может быть, не хотелось работать на военную промышленность? — высказал предположение Кори, пока Гиллель, явно огорченный, молча шел рядом с Дитером.
— Не надо пичкать меня этой вашей пропагандой, — ухмыльнулся Дитер. — Он хотел работать на своих американских друзей.
Они вошли в небольшое кафе, тускло освещенное электрическими лампочками. Кренски последовал за ними и занял место за соседним столиком. В кафе пахло прогорклым жиром и несвежим пивом. Сидевшая за стойкой увядшая блондинка листала какой-то журнал. Она взглянула на новых посетителей, но тут же вернулась к своему чтению.
— Теперь рассказывайте, зачем моя мать послала вас сюда, — сказал Дитер, усаживаясь за стол.
— Это запутанная история, — ответил Гиллель, сочувственно глядя на Дитера. — Ваш отец оставил в свое время деньги для вашей матери, но она отказалась принять их. Для нее ваш отец был коммунистом, а для вас — он фашист. Она сказала, чтобы я отдал эти деньги вам.
— Прекрасно. Наконец-то Валькирии пришла в голову здравая мысль, — улыбнулся Дитер. — Так и передайте ей.
— Это двадцать тысяч западно-германских марок — в марках, долларах и фунтах.
— Иностранная валюта?
— Да. И эти деньги при мне, — сказал Гиллель, показав на свой карман.
— А как с декларацией на границе?
— У меня на это не было времени.
— Пива, — сказал Дитер подошедшей к их столику официантке и замолчал, ожидая пока она не отойдет так далеко, что не сможет их слышать.
Кори взглянул в сторону входных дверей. В кафе вошли двое полицейских и уселись за столик, стоявший недалеко от входа.
— Вы оба сошли с ума, — зашептал Дитер. — Если вас поймают с этими западно-германскими марками и долларами без декларации, то отправят на двадцать лет в трудовой лагерь.