Искатель следов

Эмар Густав

Здесь двумя взмахами ножа он перерезал веревки, которыми женщина была привязана к бревну, схватил ее на руки и бегом направился к костру.

Бедная женщина не подавала признаков жизни.

Охотники принялись заботливо ухаживать за ней.

Спасенная была индианкой. На вид ей было не больше семнадцати-восемнадцати лет и, если судить с точки зрения индейцев, она была очень красива.

Валентину с большим трудом удалось разжать ей руки и высвободить ребенка.

Несчастный ребенок, самое большее годовалый, каким-то чудом, благодаря самопожертвованию матери, остался совершенно невредим. Дитя кротко улыбнулось охотнику, когда тот тихонько положил его на кучу сухих листьев.

Курумилла лезвием ножа слегка приоткрыл рот молодой женщины, всунул горлышко тыквенной бутылки и влил ей в рот несколько капель мескаля.

Прошло много томительных минут, а утопленница все еще не приходила в себя.

Но это нисколько не обескураживало охотников, и они не только не отказались от надежды добиться желаемого результата, а наоборот, еще с большим усердием принялись приводить ее в чувство.

Наконец глубокий вздох вырвался из стесненной груди бедной молодой женщины, и она открыла глаза, прошептав едва слышным голосом:

— Мой сын!

Этот вопль души, вырвавшийся у несчастной матери в ту минуту, когда она сама находилась на краю могилы, до глубины сердца тронул охотников, закаленных в жизненной борьбе.

Валентин осторожно взял ребенка, спокойно спавшего на сухих листьях, и, подавая его матери, проговорил тихим голосом:

— Мать, он жив!

При этих словах женщина вскочила, схватила ребенка и со слезами на глазах покрыла его безумными поцелуями.

Охотникам тут пока нечего было делать, и они ушли, оставив индианке немного провизии и воды.

Перед заходом солнца они опять вернулись.

Женщина сидела на корточках перед костром, она укачивала ребенка, тихонько напевая индейскую песенку.

Ночь прошла спокойно. Оба охотника охраняли по очереди спасенную ими женщину, которая спокойно спала.

Она проснулась, когда взошло солнце, и с ловкостью и быстротой, свойственными женщинам ее расы, развела костер, собираясь готовить завтрак.

Охотники с улыбкой смотрели на ее хлопоты, затем они прихватили винтовки и отправились за дичью.

Когда они вернулись назад, завтрак был уже готов.

Утолив голод, Валентин закурил индейскую трубку, сел поддеревом и, обратившись к молодой женщине, спросил ее:

— Как зовут мою сестру?

— Солнечный Луч, — отвечала она с веселой улыбкой, обнаруживая два ряда перламутровых зубов.

— У моей сестры хорошее имя, — отвечал Валентин, — она, по всей вероятности, принадлежит к великому племени апачей?

— Апачи — собаки, — возразила она глухим голосом, и молния ненависти сверкнула в ее глазах. — Команческие женщины выткут им юбки… Апачи все равно что койоты… Они сражаются только сто против одного… Команчи — настоящие воины, они нападают быстро, как буря.

— Моя сестра — жена вождя?

— Какой воин не знаете Единорога? — с гордостью отвечала она.

Валентин поклонился. Он давно уже слышал об этом воинственном вожде. Мексиканцы, индейцы, охотники, трапперы — все они одинаково уважали его и боялись в одно и то же время.

— Солнечный Луч — жена Единорога, — отвечала индианка.

— Хорошо, — сказал Валентин, — моя сестра скажет мне, где находится селение ее племени, и я провожу ее к вождю.

Молодая женщина улыбнулась.

— У меня в сердце, не переставая, поет маленькая птичка, — проговорила она тихим, мелодичным голосом. — Ласточка не может жить без своей подруги: вождь идет по следам Солнечного Луча.

— В таком случае, мы подождем вождя здесь, — отвечал Валентин.

Охотнику, видимо, доставляло большое удовольствие болтать с этим наивным ребенком.

— Кто это так бесчеловечно привязал к дереву мою сестру и вместе с ребенком бросил ее в реку? Это, наверное, было сделано из мести?

— Да, — ответила индианка, — это сделала собака — апачская женщина. Цапля, дочь Станапата, вождя апачей… Она полюбила Единорога… Ее сердце прыгало в груди при одном имени великого воина команча, но вождь моего племени имеет только одно сердце и оно принадлежит Солнечному Лучу. Два дня тому назад команчи отправились на большую охоту на бизонов, и в деревне остались одни только женщины. Когда я спала в своей хижине, четверо апачских воров, пользуясь моим сном, схватили меня вместе с ребенком и отдали дочери Станапата. «Ты любишь своего мужа, — сказала она мне насмешливо, — и ты, конечно, страдаешь в разлуке с ним… Можешь быть спокойна, я тебя отправлю к нему самой ближайшей дорогой. Он охотится недалеко отсюда вниз по течению реки, и через два часа ты будешь в его объятиях, если только, — прибавила она, зло усмехаясь, — кайманы не остановят тебя по пути». «Женщины команчей презирают смерть, — отвечала я ей, — за всякий волос, который упадет с моей головы, Единорог снимет скальпы со всего твоего племени… Делай как знаешь…» И я отвернула голову, твердо решившись не отвечать ей больше ни слова. Она сама привязала меня к бревну, с лицом, обращенным к небу — для того, прибавила она, чтобы я могла узнать дорогу, — затем она бросила меня в реку и громко крикнула: «Единорог, — трусливый кролик, которого презирают женщины апачей… Вот моя месть!» Я рассказала моему брату, бледнолицему охотнику, все так, как было.

— Моя сестра — мужественная женщина, — отвечал Валентин, — она достойна того, чтобы быть женой такого знаменитого вождя.

Молодая мать с улыбкой поцеловала своего ребенка и движением, полным невыразимой прелести, поднесла его охотнику, который осторожно поцеловал его в лоб.

В это время невдалеке послышалось пение перепелки.

Охотники с удивлением подняли головы и осмотрелись.

— Эта перепелка поет сегодня что-то очень поздно, как мне кажется, — прошептал Валентин, подозрительно осматриваясь кругом.

Индианка с улыбкой бросила на него взгляд исподтишка, но не проронила ни слова.

Вдруг легкий треск сухих веток нарушил тишину леса.

Валентин и Курумилла схватились было за лежавшие возле них на земле винтовки, но индианка остановила их.

— Пусть мои братья не двигаются, — сказала она, — это друг.

Охотники поверили ей и спокойно остались на своих местах.

Затем молодая индианка с изумительным искусством принялась подражать крику голубой неясыти.

Кусты раздвинулись, и индейский воин, в полном вооружении и раскрашенный по-военному, как шакал перескочил через кусты и остановился перед охотниками.

Этим воином был сам Единорог.

Он с врожденной индейской грацией поклонился охотникам, затем, скрестив на груди руки, он встал в выжидательной позе и не только не бросил ни одного взгляда на свою жену, но даже не подал и вида, что заметил ее.

Индианка, со своей стороны, тоже как будто не видела мужа и совершенно спокойно сидела на своем месте.

Наконец Валентин решился заговорить первым.

— Единорог — желанный гость у нашего костра, — сказал он. — Пусть он сядет у костра его братьев и разделит с ними завтрак.