Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974)
Шрифт:
По узенькой тропиночке, задевая тонкие ветви вишневых деревьев, под окошками большого бревенчатого дома, где слышался настойчивый и капризно-тягучий голос ребенка: «Дай… дай» (дачники?!), я шел к домику со стеклянной террасой. Далеко в глубине сада из своего жилья выскочила овчарка, звякнула цепью, взбежала на крышу своей хатки и молча стала следить за мной.
«Где же студентка Таня Бобылева? Почему не встречает меня?» – озираясь, с тревогой думал я.
Отворил дверь террасы. Сколько света, солнца! На миг закрыл
Но теперь на ней была не кофта со случайными пуговицами, нет! Сильно открытое платье с яркими крупными синими цветами обтягивало ее плотную фигуру; на короткой шее – модные чешские бусы. Гордо сидела она за столом с закусками… А напротив нее восседал коренастый мужчина средних лет в голубой, с «молнией» тенниске и рядом с ним – худенькая женщина в закрытом лиловом платье (жена?). У него и у нее на безымянном пальце поблескивали большие, толстые обручальные кольца.
Все трое с удивлением посмотрели на меня.
А я… я растерянно смотрел то на тюлевые занавески, которые закрывали окна, то на розовую клеенку, местами вытертую до белой подкладки, то на закуски – консервные банки с воздетыми к небу крышками, – словно целая флотилия сардин, шпрот и килек подняла свои металлические паруса и готовилась к отплытию. А рядом и вокруг этой флотилии – бутылка с водкой, бутылки* со сладкой наливкой. Я заметил почему-то, как лихо селедка в белой селедочнице, потонувшая под кружочками репчатого лука, глядела прямо на солнце своей гильотинированной головой. И застыли в немом ожидании глубокие пластмассовые тарелки с кружочками ярко-красных помидоров, фарфоровые тарелки, побольше и поменьше, с кружочками колбасы разного копчения; грибки в маринаде, картофель в мундире в белой кастрюле. А в углу на электрической плитке – большой булькающий чайник, на котором громоздился заварной чайник.
– Таню Бобылеву можно? – сказал я неуверенно и робко.Здравствуйте.
– Таню? – с удивлением посмотрела на меня мать. – Ее дома нет. А что вы хотели?
– Я… она… – начал было я.
– Кланя! Что ж ты за стол не приглашаешь гостя? – сказал мужчина в голубой тенниске с «молнией».
– Садитесь, прошу, – заторопилась хозяйка. – Познакомьтесь: вот братец мой Валентин Степанович с супругой.
Не помню, кто из них подвинул стул. Помню только, что он был очень модный – неустойчивый, на тонких ножках и резко блестел на солнце своей полировкой.
Проклятый стул! Я был окончательно угнетен и подавлен этой полировкой. Боялся шевельнуться.
– Кушайте, пожалуйста, кушайте, – сказала хозяйка. – А давно вы с нашей Таней знакомы?
– Я, собственно, не знаком… Таня мне позвонила.
– Сама?! Первая позвонила? Так вы и не знакомы с ней? – наперебой заговорили за столом.
– Телефонное знакомство? – значительно усмехнулся
– Все не то, – мучился я. Как разъяснить? И со всей убежденностью попытался сказать: – Тут дело касается газетной заметки…
– Какой заметки? – тихо спросил Валентин Степанович, задержав у рта вилку с селедкой.
– Моей… моя заметка… этюд в газете… Я написал этюд. И вот…
– Корреспондент вы, значит? Непорядки помогаете искоренять. Дело хорошее. Выпьем! Кланя, дай чистую тарелочку московскому корреспонденту.
Я машинально поднял рюмку. Блики солнца скользнули по голове селедки и остановились на моей рюмке с золотым ободком.
– Закусывайте… закусывайте, товарищ корреспондент, – подставляла мне консервы, помидоры и колбасу хозяйка.
Вот! Вот! Тем знакомым жестом руки, думал я, с таким же движением плеч Клавдия Степановна сворачивала тогда кульки из жестких листков столетней давности… Надо! Надо сразу, прямо спросить.
Я поднял рюмку и, закусив грибками, сказал:
– Я, собственно, не корреспондент. Мне случилось на станции Мезенцово купить у вас вишни. И вот…
ВСЕ ПОГИБЛО!
– …Так вот, – собрался я с духом, – я хочу спросить о кульках.
– О каких кульках?
– Об упаковке. Точнее – о листках, из которых делались кульки для продажи вишен. На этих листках обнаружил я записи…
– А-а-а… Так вот зачем вы пожаловали… А зачем же говорите: Таня, Таня? Так что же, товарищ корреспондент, скажите прямо: агитация, злостная пропаганда какая была на листках? Конечно, документ от газеты вы нам предъявите… Потом… Отвечай, сестра! Что за листки ты хранишь? Откуда они у тебя? Прямо говори! Мы кто? Мы советские люди. Такие же, как вы, товарищ корреспондент.
– Я ведь сказал: я вовсе не корреспондент, просто написал в газету…
– Понимаю, понимаю, извините. Так говори же, сестра, что за листки у тебя?
– И скажу! И отвечу! – затараторила хозяйка. – Мой покойный Иван Гаврилович как был лесником, так охапками приносил такие листки… из санатория… Там когда-то имение было. Важные господа при царе жили. От них одни только бумаги остались… А Иван Гаврилович эти бумаги для оклейки вот этих стен приносил, чтоб по ним ну… шпалеры, обои пустить…
– Так знайте же, – не удержался я, – на этих листках, может, записана тайна тысячелетней жизни!
– Тысячелетней, говорите? Ага! А грибки в маринаде на вас смотрят, товарищ корреспондент. Хороши грибки в маринаде под «Столичную». Выпьем. Вот и долголетие будет!
– Послушайте же, – попытался я урезонить Валентина Степановича, – очень важные листки для науки, для людей…
– Ясно, товарищ корреспондент, все ясно. – Тут Валентин Степанович вдруг глянул в окно: – Сестра! Клавдия! Кролики-то твои из клеток побежали… Скорей!