Искатель. 1962. Выпуск №4

Голубев Глеб Николаевич

Группа тренировалась на скалах. А когда выпал снег, Мурат вбежал в палатку радостный, словно подарок получил:

— Ребята, вот и зима!

С этого времени подготовка стала еще ожесточеннее. По утрам Мурат выходил из дома раздетый, становился лицом к трезубцу, над которым поднималось солнце, и принимался за физзарядку.

2

А теперь, увидев стальной монолит стены, Мурат почувствовал, что на него обрушился страх. Здесь, в пятидесяти метрах от «Психологической» стены, страх настиг его как лавина, но сейчас Мурат понял, что,

подобно лавине, страх этот скапливался в нем исподволь, может быть с того самого дня, когда он выкапывал погибших, и, наверное, именно потому Мурат так упорно готовился к штурму — он хотел во что бы то ни стало победить страх,

Мурат, бывало, посмеивался над спортсменами, которые в минуту откровенности рассказывали, как, случалось, от страха они не могли пошевелиться или были не в силах заставить себя разжать оцепеневшие пальцы, подняться и идти дальше. И каких усилий воли требовал этот шаг!

Теперь сам Мурат испытывал то же чувство — когда не просто даже подумать о том, что надо подняться, когда приходится переступать через душевное волнение, словно через стену. Это чувство знакомо солдатам, вернувшимся на передовую после тяжелого ранения и снова идущим в первый бой; морякам, спасшимся после кораблекрушения и опять выходящим в штормующее море; тем, кто, пережив катастрофу, садится в самолет или автомобиль.

— Вот и добрались, — проговорил Мурат.

Его тяготило молчание.

Мурат не мог видеть, как под защитой темных очков на него внимательно смотрит командир.

— Пожалуй, стоит подкрепиться, — сказал Синицын.

— Конечно! — поддержал его Мурат.

— Да ну, — махнул рукой Востриков, у которого из-под очков выглядывал только невообразимо курносый нос. — Пройдем ее, тогда и перекусим.

Но Сеня Мухин, шедший в связке с Муратом, воспринял пожелание руководителя восхождения и своего напарника как приказ. Он скинул рюкзак и достал примус.

Мурат с благодарностью глянул на Сеню и подумал о том, что есть люди, в руках у которых вещи становятся удивительно послушными: не капризничают, не упрямятся, а ведут себя как хорошо выдрессированные животные. Прикосновение — и добродушным шмелем гудит примус. Горит весело, с удовольствием. Стоит Сене подойти к тлеющим сырым дровам в печке, раза два двинуть кочергой, как занимается огонь, трещат разгоревшиеся поленья. Не успеешь оглянуться, а у Мухина уже уложен рюкзак: ничто не выпирает, не топорщится, все нужное — сверху, под рукой.

Он думал о Мухине с теплотой и какой-то завистливой нежностью, наверное, потому, что был уверен: Сеня не ощущает противной, тошнотворной оторопи.

Потом он перевел взгляд на Генерала, который, по твердому убеждению Мурата, никогда не испытывал чувства, похожего на страх. И в душе Мурата рождалось презрение к себе.

Кто же поверит ему, что он готов сейчас пройти по любому другому, пусть самому сложному маршруту, преодолеть с легким сердцем любую другую каменную стену? Но вот эта стена, под которой он выкапывал из-под снега мертвецов, эта каменная глыба лишала его уверенности.

Он пытался подхлестнуть себя мыслью о том,

что перед выходом в горы Николай Семенович доверительно попросил его быть не только осторожным самому, но и тщательным образохм следить за поведением других на этом сложном маршруте.

— Пойми, Мурат, — сказал Смирнов, — ты идешь в горы не только как альпинист, но и как представитель контрольно-спасательного пункта. Если посчитаешь нужным — можешь запретить любому участнику любой поступок, который, по твоему мнению, ставит под угрозу жизнь и здоровье остальных.

Тогда Мурат был горд поручением. А сейчас — это проклятущее чувство…

— Помни, — говорил, прощаясь, Николай Семенович, — за тобой всегда последнее слово — железное право вето. Пользуйся им разумно и решительно.

Когда Смирнов ушел, Мурат встал у окна комнаты и долго смотрел на сияющий силуэт трехглавой горы. Стояла лунная ночь. Ели на склонах, опушенные инеем, были белыми, от них тянулись голубые тени.

А потодо неожиданно Мурат увидел в черном зеркале окна свое отражение, похожее на старинный портрет: часть лица освещена, часть терялась в темноте. Мурат щелкнул свое отражение по носу и подмигнул ему.

Кажется, именно тогда у него в душе шевельнулось что-то похожее на неуверенность, на предвестие страха. И исчезло.

— Замечтался! — Мухин тронул Мурата за плечо. — Я — человек увлекающийся. Минута — и банка пуста.

Мурат протянул было руку за консервами, но только махнул:

— Доедай. Не хочется.

— Ты не болен? — спросил Синицын.

— Нет.

«Право вето! — про себя усмехнулся Мурат. — Единственное, что я могу сделать с этим правом, — попросить всех вернуться. Мне, видите ли, боязно. Я не могу продолжать восхождение…»

3

— Пошли, — поднимаясь, сказал Синицын.

Внешне он был слишком спокоен.

— В первой связке пойдем я и Ванин, — он смотрел мимо Мурата, — вторыми — Востриков и Панов. Ты, Мурат, и Мухин — замыкающими.

Мурат вздрогнул словно от пощечины:

— Но ведь договорились…

— В первой связке пойду я, а не ты. Все!

— Николай Семенович…

— Ты пойдешь в третьей связке.

Это было слишком. Слишком обидно. График движения связок по маршруту вырабатывал Смирнов. Именно Мурат, по мнению Николая Семеновича, должен был первым пройти «Психологическую» стену, а остальные следовать за ним.

— Я требую… — начал Мурат.

— Тогда я потребую, чтобы мы повернули обратно! — жестко выговорил Генерал.

Альпинисты смотрели на Мурата с удивлением. Мурат нарушал дисциплину. Он отказывался выполнить приказание руководителя восхождения.

«Право вето, — подзуживал себя Мурат. — Не могу же я потребовать у Генерала отмены приказания только потому, что я обижен, что меня поставили в третью связку. В первой-то идет он! Черт!..»