Искатель. 1967. Выпуск №4
Шрифт:
— «Механик» догадался, что я послан угрозыском?
— Не огорчайтесь — да. Он был в своем деле асом. Поэтому делал все, чтобы навести вас на ложный след, на Юрского. Напомнил, что видел Маврухина на площади Марата — он ведь наблюдал за «компаньоном». Поддержал поммеха, когда тот вспомнил о загадочном шуме в машинном отделении. Предусмотрел и то, что на судне произведут обыск: отсюда трюк с буйком…
— А я-то сводил все к одной иконе.
— Кто не ошибается? Важен конечный результат. Все мы работаем сообща… Кстати, профессор Злотников вылетел из Ленинграда. Повторную
Полковник проводил меня до дверей.
— Не беспокойтесь за исход операции. Когда-то Злотников почти по частям собирал одного человека. Удалось.
Об этой операции я уже слышал от Шиковца. Пациент профессора стоял сейчас рядом со мной.
Полковник сказал:
— Хотел бы передать вам привет от майора Комолова. Разговаривал по телефону. Мы были знакомы когда-то. Посоветовался с ним кое о чем.
Он посмотрел на меня вприщур, и я почувствовал, как весь укладываюсь во взгляде этого человека, словно в окуляре перевернутого бинокля.
— Хочу предложить вам перейти на работу ко мне. Надумаете — позвоните.
Серое здание, которое в областной милиции уважительно называли «соседним управлением», выходило парадными дверьми в тихий переулок. Я пошел вдоль кленовой аллеи не спеша, как отпускник, вдруг ощутивший всю тяжесть свободного времени. Дело «механика Ложко» было для меня закончено — оно в других, более умелых руках. Но я все еще жил в нем и никак не мог успокоиться.
…Мокрая палуба «Онеги», ребята, которые склонились над «механиком» и Валерой… Темная лужа постепенно расползается по доскам. «Бонстром» как-то сам выпадает из моих рук. О борт теплохода ударяется яхта, и парус нависает над нами. И вот уже Леша Крученых подхватывает Машутку. Лицо ее словно покрыто белилами. Потом я вижу Валеру, поднятого дюжими руками, два темно-красных пятна на его тельняшке. Кто-то отшвыривает ногой автомат…
Кэп накрывает «механика» простыней. Дождь все падает, и вскоре мокрая простыня принимает формы распростертого тела. Как маска, проступает лицо, и этот чужой человек, принесший к нам войну, смотрит гипсовыми глазами в серенькое, низкое небо. Зачем он пришел, зачем он согласился выполнять приказы тех, кто писал на бетонной стенке форта: «Wir gehen… aber kommen wieder…»?
Затем в грохоте и свисте над «Онегой» зависает вертолет. Люди — военные и штатские — расспрашивают меня. Человек со светлыми глазами, которого называют «товарищем полковником», задает сухие, короткие вопросы.
А между тем его помощники укладывают на дощатый стол все, что хранилось в тайнике «механика»: автомат, рацию в темном ящичке, запасную обойму… Полковник рассматривает листок полупрозрачной бумаги. «Да, вы правы, это план подземных сооружений форта».
Через два часа мы уже у второго причала. На этот раз целый отряд готов ринуться под пирс, чтобы проникнуть в помеченный на плане ход. Но кто-то должен идти первым, и я обращаюсь к полковнику: «Разрешите».
Полковник разрешает. Более того, он обсуждает со мной маршрут. Вода прохладна и темна. Тело стиснуто в узкой бетонной трубе. Вниз, до расширения — теперь поворот, налево, в кирпичный коридор. Поворот рычага, и открывается ржавая решетка. Еще раз налево и вверх, вдоль стенки, отмеченной рисунком быка.
Луч фонарика скользит по ослизлым ступенькам, а навстречу, из угла, шатаясь, идет изможденный, хрипящий человек. Он обхватывает мои плечи и плачет, заходясь кашлем, плачет вволю, как не плачут в одиночестве. У меня тоже вдруг начинает першить в горле. Я забываю о том, что передо мной человек, похитивший реликвию. Только одна фраза назойливо звучит в ушах: «Не ходите, дети, в Африку гулять. Не ходите, дети…»
Может быть, в уголовной практике это первый случай, когда преступник бросается на шею оперативному работнику и разражается самыми искренними слезами.
18
Кленовый переулок вывел меня к мощенной булыжниками улице, где находилась областная больница. Дежурный сказал, что операцию еще не начинали… А через полчаса я очутился около особняка с фонтанчиком, Я позвонил и, как только открылась дверь, почувствовал знакомый легкий запах «Изумруда». Карен приложила палец к губам.
В углу, на кровати, лежала Машутка. Смуглые руки были закинуты за голову, а черты лица неузнаваемо обострились.
— Уйдите, — сказала Машутка, глядя на меня. — Уйдите немедленно. Уйдите, уйдите!
Взгляд у Карен заметался.
— Она видит без конца одно и то же — как он падает, — прошептала Карен, когда мы вышли в коридор. — Без конца одно и то же — как он падает.
— Я понимаю.
Я вышел, как гость, увидевший в прихожей траурные венки. А что следовало ожидать? «Его внезапно покарай в пути — железом, кровью, огненной картечью, но, господи, прошу по-человечьи…» Его покарай — а ее прости. Так не бывает!
Может быть, она и была Гретхен, но он не был Фаустом. Его не мучили философские проблемы. Он был исполнительным, четким автоматом, убийцей и соблазнителем по профессии, воспитанным на Джеймсе Бонде.
Что ж, мы выяснили, кто кого…
«Онега» стояла у восьмого причала. Скрипел трап и блики отраженного света бегали на бортах. Я прыгнул на палубу. Навстречу шел Стасик Прошкус, «боцман». Он улыбался всем своим рябым лицом — лицом неудачника.
— Пришел! — сказал он. — Иди поешь.
В кают-компании он вытер тряпкой стол, поставил большую миску с гречневой кашей и сел напротив. «Может, не надо требовать большего? — подумал я. — Таков смысл бродячей судьбы: взамен одного дома получаешь несколько. Всегда можешь постучать в дверь, и тебе откроют».
— А где ребята? — спросил я.
— Пошли в больницу. Вдруг потребуется кровь. А меня оставили вахтенным. Четвертая группа крови. Всегда не везет.
— Ничего. Там достаточно ребят с нужной группой.
Буксиры, портовые муравьи, деловито сновали вокруг, качалась «Онега», автомобили, поднятые стрелами могучих кранов, плыли в облаках, бронзовый князь Мирослав всматривался в залив, пенсионеры на Садовой горке играли в шахматы, березки рушили хрупкими корнями кирпичные стены форта, и весь этот круговорот назывался миром. Добрым миром, над которым, как шквал, пролетел призрак войны.