Искатель. 1968. Выпуск №5
Шрифт:
Тем, кто делал для «Архимеда» его фотостереоскопический портрет, пришлось порядком повозиться. Андрюшу снимали не меньше десяти раз, и каждый из портретов Галактионыч забраковывал — слишком уж важным получалось Андрюшино лицо. Галактионыч даже хмурился, когда разглядывал один за другим эти высоко поднятые Андрюшины носы и гордо прищуренные глаза. Наконец улыбка отличника получилась более или менее простой и доступной.
…Все это, весь наш класс, я охватил одним взглядом, едва проглотив эту завертевшуюся на языке «Эврику!». Леночка Голубкова отошла от Галактионыча и села за свой стол. Теперь я и ее видел только с затылка — попробуй пойми, о чем она думала, этого никогда мне не удавалось. Но я уже отворачивался от ее затылка, я представил, что действие Установки Радости, только что придуманной мной, уже начиналось.
Я посмотрел на Галактионыча, склонившегося над своей кафедрой, и он показался мне совсем молодым; и на сердце у меня стало легко и радостно от того, что у нас такой замечательный учитель, хотя, признаюсь, бывали моменты, когда мы думали и иначе, — всякое случалось. Я посмотрел на окаменевший затылок Толика, и мне захотелось ему помочь, поделиться с ним своей радостью. Он обрадуется, ему станет легче и веселее, и он быстрее справится с геометрией, возьмет и в самом деле докажет эту теорему. Тогда портрету Андрюши придется в вестнике потесниться. Я даже скатал из листа бумаги плотный, тяжелый комок, точно адресовал его в окаменевший затылок, чтобы его хозяин обернулся в мою сторону, сверкнул гневно своими очками, но Толик лишь передернул плечами и продолжал с виду бессмысленное занятие — водить пером по бумаге, зачеркивать написанное и писать снова.
Я мысленно повернул ручку Установки Радости по часовой стрелке еще дальше — и тут мне стало еще веселее, я даже замурлыкал себе под нос какую-то веселую песню, первую пришедшую на ум. А когда ручка была повернута до конца, я чуть было не заорал эту песню на весь класс — воображаю, что бы тогда произошло! Но сдержался, мгновенно свернул ручку против часовой стрелки до самого нуля, и тут настроение стало обычным. До того обычным, что я даже испугался — не показалось ли мне все, что я только сейчас ощутил, не было ли какой-нибудь галлюцинации, и схватился за ручку снова. Прилив радости захватил меня опять, и я отрегулировал его так, чтобы радость была умеренной, еще раз вытер со лба пот и радостно посмотрел на нашего Галактионыча.
Слово «Биссектриса» вырезал на двери мой лучший друг Алеша Кувшинников. Удержать его я, конечно, не смог, хотя будь это не Алеша, а кто-нибудь другой, я бы ни за что этого не позволил — дверь была очень красивой, из светло-зеленого пластика, и цвет ее был такой нежный, словно она сама изнутри все время светилась. Но идея принадлежала Алеше Кувшинникову, и сам я в тот момент, когда он орудовал ножом, стоял в конце коридора, чтобы предупредить его, если появится кто-нибудь из учителей. Алешка же и придумал для нашей Академии наук такое название — через день после того, как Галактионыч предложил нам ее открыть, чтобы каждый из нас смог заниматься в Академии той наукой, которая интересует его больше всего. И мы тогда очень здорово заспорили: просто Академия казалась скучной, посыпались разные названия.
— Алхимики, — сказал Толик Сергеев.
— Нет! — возразил Володя Трубицын, а попросту — Труба, невысокий аккуратный мальчик. — Почему же алхимики? Лучше — Академия Ясная Мысль.
Алешка фыркнул.
Андрюша промолчал.
Уроки кончились, и мы, уже без Галактионыча, спускались вниз по темной лестнице; был вечер, сквозь окна на лестничных площадках нам весело подмигивали городские огоньки. В коридорах, классах, на лестнице было темно — только негромко и уютно гудели маленькие юркие уборочные машины, наводя порядок в школе к завтрашнему дню.
И где-то на предпоследнем пролете Алешка остановился, и за ним остановился сразу весь наш шестой «А» — десять мальчишек и пять девчонок, — потому что Алешка бежал впереди всех, а тут вдруг загородил всем дорогу. Посмотрев на всех немного свысока, он выкрикнул:
— Биссектриса! Вот это название!
И помчался по лестнице дальше, перепрыгивая через три ступеньки, не дожидаясь того, что скажут остальные.
На следующий день он вырезал надпись на классной двери, прямо под аккуратной табличкой, повешенной Галактионычем за час до этого. Вырезал с огромным трудом — пластик был твердым, как железо, лезвие ножа жалобно скрипело и гнулось. Алеша весь вспотел, и мне было жалко смотреть, как он изнемогает. Но он все-таки довел задуманное до конца. Буквы получились огромными и разными, надпись чуть было даже не уместилась на двери, и поэтому последние буквы Алеше пришлось тесно прижать друг к другу, а передние, наоборот, стояли друг от друга на таком расстоянии, словно между собой враждовали. Не слишком это получилось красиво, надо признать.
Галактионыч долго потом допытывался, кто это так изуродовал дверь, а Лешка сидел весь красный, опустив голову и прилежно читая учебник. Галактионыч посмотрел на каждого из нас, а на Алешу почему-то так и не взглянул.
— Так кто же это постарался? — еще раз спросил Галактионыч. — Надо бы мне сказать автору несколько слов…
Алеха засопел и усиленно заерзал на своем месте. От учебника он не отрывался — книга no-прежнему поглощала все его внимание, начисто вырубая из его восприятия сумму внешних впечатлений.
— Молчите? — Галактионыч вздохнул. — Что же…
И вдруг прибавил совсем неожиданно:
— А придумано, кстати, неплохо. «Биссектриса»! Неожиданно и оригинально. Академия «Биссектриса»…
И тут Алеха впервые приподнял голову, и тогда-то Галактионыч впервые взглянул в его сторону.
— Неплохо придумано! — сощурившись, сказал Галактионыч. — Жаль, что я не смогу сказать этого автору лично… Чтобы честно признаться, нужна смелость. Но, видно, не все в нашем классе такие же храбрые, как Алеша Кувшинчиков. Видно, кто-то из вас не бросился бы тигру навстречу…
(Случай, окотором вдруг вспомнил Галактионыч, был вот таким. Год назад мы проходили по зоологии тигра и специально отправились на континентолете в один из индийских заповедников, чтобы на них посмотреть. Проводник-индиец вел нас в джунгли все дальше и дальше — туда, где водились тигры. Мы чувствовали себя в полной безопасности, потому что были окружены невидимым кольцом гипнотической защиты: хищники не обратили бы на нас никакого внимания. Но когда рядом с нами действительно сказались тигры, Катя Кадышева, еще не успевшая их заметить, нечаянно вышла за это защитное кольцо… Прыжок ближайшего тигра в ее сторону был молниеносным. И так же мгновенно вслед за Катей бросился Галактионыч. Но Алеха его опередил. Тигр промахнулся — Алеша повалил Катю на землю, и зверь пронесся над ними по воздуху. Прыгнуть еще раз он не успел: Алеша и Катя уже были внутри кольца. И Галактионыч тогда, совсем как равному, пожал Алехе руку, а потом его даже расцеловал…)
Алеша стал пунцовым. Он сделал движение, словно совсем уже собрался встать, но так и не встал. Над учебником он склонился так низко, как только мог…
— Придумано неплохо! — повторил Галактионыч еще раз. — Академия «Биссектриса»! — Он как будто взвешивал название на слух. — Но довольно об этом.
И больше об этом не говорили…
Академия, как я уже рассказывал, была придумана Галактио-нычем. Случилось это так. В один прекрасный день Галактио-ныч дал нам на литературе сочинение на тему «Кем я хочу быть?». И вот тут-то, поскольку мы писали такое сочинение в первый раз, выяснились любопытные вещи. Два мальчика и одна девочка мечтали стать учеными-физиками, два мальчика — космическими географами, три мальчика и одна девочка — биологами (и я среди них: мои родители были биологами), один мальчик — астрономом, один мальчик — математиком (Толик), одна девочка химиком (Катя), две девочки — актрисами, и еще один мальчик (Володя Трубицын) — писателем-фантастом.