Искатель. 1970. Выпуск №3
Шрифт:
— А ты разве не знаешь, что нельзя целоваться, если не любишь? Ты же меня, Витя, не любишь?
Он посмотрел ей в глаза, подумал, сказал честно:
— Ей-богу, я еще не знаю.
— Вот видишь…
И все же через несколько дней они поцеловались еще раз. Она собралась уезжать. Автобус стоял у главного входа, и чемоданчик ее вместе с вещами других отъезжающих находился в багажнике. Вдруг, не сговариваясь, будто вспомнив о чем-то важном, Виктор и она кинулись бегом наверх, в их алычовую рощу, и, задыхаясь, поцеловались на прощанье — второпях, потому что шофер уже сердито сигналил внизу и Зинка с Милочкой кричали, надрываясь:
— Нинка! Да Нинка же! Шофер ждать больше не хочет! Уезжаем же!..
Так началась эта любовь, которая ни ему, ни ей не принесла впоследствии ничего, кроме горя, — и все потому, что она по окончании института, не разобравшись в своих чувствах, сломя голову вышла замуж. И Виктор никогда, до самой смерти, не мог простить ей этого…
Ах, как правильно сказал Виктор: на земле нет ничего прочнее воспоминаний.
Она невнимательно выслушала этого старшину, приехавшего с Дунайской флотилии, даже не поняла многого из того, что он говорил…
Ее окликает озабоченная медсестра:
— Нина Ивановна, новенький, из пятой палаты, жалуется на головные боли, очень сильные. Только что рвота была.
— В голову ранен?
— Да. Сами его посмотрите или Доре Александровне сказать? Вы прилегли бы, может? Третьи сутки в госпитале.
— Нет. Сама посмотрю. Иду.
Третьи сутки! Да она бы с ума сошла, если бы у нее не было сейчас столько работы в госпитале…
ГЛАВА VI. «НЕТ НИЧЕГО ПРОЧНЕЕ ВОСПОМИНАНИЙ»
…Дни проходят за днями, а женщина все думает о Колесникове, думает неотступно.
Ей видится Виктор, но уже не в Крыму, а в Москве — стоящий на тротуаре спиной к ГУМу.
Вечером выпал снег, ранний, он редко выпадает в Москве до ноябрьских праздников. Так приятно было помять его в руках, он бодряще пахнул, но был, к сожалению, непрочен, почти сразу таял. Все же удавалось лепить из него снежки.
Два студента и две студентки, смеясь, как дети, толкаясь и перебрасываясь снежками, бежали мимо ГУМа — спешили со всех ног в театр.
Тут-то она и промахнулась, хотела попасть в Олега, а залепила снежком в моряка, который стоял на тротуаре и задумчиво смотрел на Мавзолей.
Он обернулся. «Извините, я не в вас», — застряло у нее в горле. Едва моряк обернулся, как они тотчас же узнали друг друга. Не сомневались, не удивлялись, не переспрашивали: «Ты ли это?» Будто что-то ее толкнуло в сердце: «Виктор!»
— Опаздываем же, Нинка! — строго сказала ее подруга.
— Продайте мой билет, я не пойду.
— Нинка!
— Ну-у, Ниночка!
— Бегите, бегите! А то опоздаете!
И они убежали, удивленно оглядываясь.
— Поедем ко мне, — решительно сказала она. — Мама напоит нас чаем. И ты все о себе расскажешь.
На площадке трамвая Виктор оглядел ее с мог до головы, еще шире раскрыл глаза и сказал с восхищением:
— О Ниночка! Какая ты!
— Да, я такая! — шутливо сказала она, подняв подбородок, будто приглашая полюбоваться собой. — А ты меня забыл. Даже не пробовал отыскать. И не ответил на мое письмо. Почему ты не ответил на мое письмо?
— Я утерял твой адрес, — пробормотал он.
Дома захлопотала мать, принялась поить их чаем. Выяснилось, что Виктор учится в Севастопольском военно-морском училище, приехал в Москву на праздники.
— А как же полярная авиация, Витя? — вспомнила она.
— Обойдется без меня. Моряком, знаешь, тоже неплохо быть, — сказал он и словно чему-то смутился.
Она сбегала за ширму, сменила лакировки на домашние топтушки, а длинное вечернее платье на пестренький халатик.
— Идет мне этот халатик?
Виктор только вздохнул.
«Ну, это уж и лишнее, — сказала она себе. — Я же не собираюсь привораживать Виктора. Зачем? У меня есть Олег. С Виктором нужно держаться иначе. Что-то слишком разблестелись у него глаза!»
Впрочем, он держался очень скромно, сдержанно, даже застенчиво. Неожиданный все-таки был он человек, самых крутых поворотов в обращении…
Она пошла за Виктором в переднюю — проводить. Мать за их спинами демонстративно громко затарахтела посудой и задвигала по комнате стульями. Но никаких нежных объяснений в передней не происходило. Уже стоя на пороге, Виктор неожиданно обернулся и сказал:
— Ну, не могу я тебе врать! Стоит в твои глаза посмотреть, и… Слушай, списали меня из училища.
— Как это списали?
— Ну исключили! Формулировка за недисциплинированность.
— Витя! — Она в ужасе смотрела на него. — И что же будет?
— А ничего не будет! Пойду бродяжить по свету. Я же странник по натуре, а ты и не знала? Альбатрос морей! Завтра айда на вокзал и — в Мурманск! Наймусь на какой-нибудь траулер или лесовоз, а там… шуми-шуми, свободная стихия, волнуйся подо мной, угрюмый океан!
В общем, очень долго на ступеньках лестницы пришлось уговаривать его не принимать опрометчивых решений, поостынуть и, уж во всяком случае, завтра обязательно прийти, чтобы еще раз потолковать на свежую голову. Он согласился,
Ни в какой Мурманск он, конечно, не уехал, прожил с неделю в Москве (не считая короткой отлучки в Ленинград) и все это время ходил за нею, как привязанный: встречал у ворот мединститута, сопровождал в анатомичку, в студенческую столовую и, ожидая ее, безропотно мок под дождем у дверей. (Да, вот как удивительно переменились их отношения!) Но характерно, что он ни разу не заговорил с нею о любви. Наверное, считал, что пока еще не время. Да ведь он признавался в любви каждый раз, когда называл ее по имени. Никто и никогда не произносил ее имя так бережно и ласково, как-то по-особому проникновенно: Нинушка!