Искатель. 1970. Выпуск №3
Шрифт:
Недоверчиво озираясь, Колесников сошел с крыльца и двинулся по дорожке. Со всех сторон его обступили цветы. Но Колесников был настороже. Опасность, несомненно, подстерегает. Но опасность чего?
Сад расположен на дне котловины. Не удивительно, что воздух здесь застаивается — аромат цветов как бы спрессован. Ни малейшего движения воздуха! Цветы, трава, листва, ветви деревьев абсолютно неподвижны.
И от этого стало еще тревожнее на душе.
Минуты две или три Колесников в недоумении стоял у зарослей арабиса.
Но в саду нет и птиц.
Колесников прислушался. Тишина! И она давит! Давит нестерпимо, как каменный свод! Ни шелеста травы. Ни пения птиц. Ни стрекотания кузнечиков. Ни ровного гула деревьев над головой.
Не сон ли это? Ведь сны как будто беззвучны?
И теперь утро, а не ночь, солнце ярко светит, по небу нехотя плывут облака. Однако это не успокаивает, а усиливает тревогу.
Такое оцепенение охватывает природу перед бурей. Надвигается буря?
И словно бы кто-то подслушал его мысли. Быстрый шорох прошел по кустам!
Ощутив мгновенную слабость, Колесников сел на скамью. Затылок его болел, в висках стучало. Откуда этот ветер?
Он делается настойчивее, размашистее! Проникает под кости черепа, внося сумятицу и разброд в мысли…
Длилось это, однако, не более минуты. Ветер стих так же мгновенно, как поднялся…
Но не исчез из сада. Лишь спрятался, прилег где-то за кустами — Колесников догадывался об этом.
Он сделал движение, чтобы встать. Тотчас же лепестки и листья, как испуганные бабочки, закружились у его ног. Ветер вскинулся — прыжком, словно бы таился до поры до времени, подстерегал.
Тяжело колыхнулась сирень, сбрасывая наземь капли росы, с трудом приводя в движение всю свою многолепестковую массу. Заскрипели ветки деревьев над головой. Заметались на клумбах анютины глазки и львиный зев.
Что это? Сирень изменила свой цвет! Почему-то она сделалась темной, серой. Кусты ее словно бы присыпало тоннами пепла! Взмахи ветра стирают краски с деревьев и цветов? Не может быть!
Колесников поднес руку к глазам. Черные очки на нем? Прочь их поскорее, прочь! Еще раз, уже медленнее, он провел ладонью по лицу. Странно! Никаких очков!
Но ведь на мгновенье все стало темным вокруг, будто увиделось сквозь закопченное стекло! Да, буквально потемнело в глазах, как бывает перед обмороком.
Исподволь им начал овладевать страх — безотчетный.
Он огляделся. Со всех сторон на него смотрят цветы.
Колесников подавил желание шагнуть назад. Нелепо бояться цветов! Но почему же сердце бьется так быстро, все быстрее и быстрее? И цветы — в такт этим биениям — качаются быстро, очень быстро, еще более быстро, невыносимо быстро!
Нарастает гул! Все пространство вокруг пришло в движение. Сад ходит ходуном. Длинные бело-розовые, красные и желто-синие валы со свистом и шорохом перекатываются от стены к стене. Безотчетный страх нарастает, страх, от которого хочется бежать отсюда, бежать куда глаза глядят…
Но не бежать! Ни в коем случае не бежать! Не показывать, что ему страшно.
И эта борьба с собой была так тяжела, так невообразимо тяжела, что силы внезапно оставили Колесникова. Песок завихрился, разноцветные лепестки косо пронеслись перед лицом, в последний раз обдав своим благоуханием, — Колесников упал ничком, будто сраженный пулей…
…Сколько времени прошло?
Он поднял голову над землей.
Все спокойно. Ветра нет. Цветы стоят прямо, как свечи. Деревья и кусты застыли, уснули — лист не шелохнется.
Колесников перевернулся на спину… Неторопливо плывут по небу облака. Можно вообразить, что лежишь на дне реки. Деревья — это водоросли… Они, чуть покачиваясь, тянутся вверх. Листья сомкнувшихся наверху крон — ряска. По ее легкому колебанию видно: там, на поверхности, очень слабое, чуть заметное течение, быть может, круговое. Оно не достигает дна. Здесь, на дне, — полный покой, неподвижность, стоячая вода.
Век бы лежать так, в этой зеленой воде, не шевелясь, позабыв обо всем…
Но поведя глазом в сторону, Колесников увидел у своего лица сапоги, начищенные до блеска, с квадратными носами.
— Домой! Домой! — услышал он.
Надзиратель помог ему подняться и, заботливо поддерживая под локоть, довел до комнаты.
Колесников не лег, а рухнул на тюфяк.
Что это было! И было ли?
Но пока его вели по аллее, он видел: на дорожках валяются лепестки и сорванные с деревьев листья… Значит, было?..
Он начал дышать так, как полагается спортсмену после большой физической и нервной нагрузки, — с силой, короткими толчками выбрасывая воздух при выдохе. Это дает отдых сердцу.
Наконец Колесникову удалось овладеть своим дыханием.
Принесли обед. Он не притронулся к еде. Спустя какое-то время — показалось, что очень скоро, — тюремщик принес ужин. Тогда лишь Колесников заметил, что за окном темно.
Он заставил себя поесть. Но ел машинально, не замечая, что ест, думая о своем.
Было, было… Что же это было?
Последовательность, насколько помнится, такова: сначала появляется ветер, он как пламя костра раздувает тревогу, та переходит в тоску, неопределенную, необъяснимую, тоска все нарастает, и тогда возникает страх, нет, даже не страх, ощущение опасности. А затем приходит страх.
Это совершенно непонятный, безотчетный страх, не связанный с чем-либо конкретным. Да, он какой-то отвлеченный, но концентрированный, необычайно сильный. Никогда еще Колесников не испытывал ничего подобного!