Искатель. 1971. Выпуск №4
Шрифт:
— Разумеется, он же мой брат.
— Да, это мы уже уточнили. Скажите лучше, о чем вы говорили?
— Разве я помню, товарищ… — Женщина беспомощно смотрела на меня своими жалобными глазами.
— Может быть, он вспоминал что-нибудь о Таневе? — попробовал я помочь ей.
— Вспоминал, конечно! Он только об этом и говорил: как бы ему узнать, где прячется Танев.
— Где прячется? — повторил я ее слова.
— Да. Где прячется. Он говорил еще, что Танев ему должен и теперь, узнав, что Иван вышел из тюрьмы, прячется,
— Да, долг! — вмешался Сираков, пренебрежительно взмахнув рукой. — Краденое не поделили! Знаю их: гангстеры!
— Ну и дальше? Ваш брат узнал в конце концов, где прячется Танев? — обратился я к хозяйке.
— В том-то и дело, что ничего не узнал, — вздохнула Сиракова. — Ему удалось найти только этого Илиева, их бывшего шофера. И сразу же он перебрался к нему.
— Значит, вы его не выгоняли? — сказал я Сиракову.
— Ну, до драки дело не дошло, — огрызнулся он. — Я человек воспитанный, деликатный, я выжил его своей ненавистью, пренебрежением духа, недостижимым для этого пигмея!
— Гм, это уже кое-что.
— Да. Хотя, если поступать по библейским примерам, его стоило уничтожить.
— Избегайте библейских примеров, — посоветовал я. — С некоторого времени они не больно-то в чести.
— Его следовало уничтожить, — повторил хозяин. — Так, как он когда-то уничтожил философа Косту Сиракова. Присутствовать на грандиозном процессе, происходящем в нашей жизни, и не участвовать в нем — ну как это можно?
— Кто же вам не дает? — удивился я. — Кто вам мешает?
— Как это кто мне мешает? Разве бухгалтеры принимают участие в исторических процессах?
— Не всем же писать шедевры, — проговорил я, утешая его. — Иначе кто будет их читать?
— Не все это могут, — согласился хозяин. — А я мог. Вот взгляните!..
Он подбежал к книжному шкафу, выбросил из него несколько старых журналов и жестом триумфатора вытащил откуда-то пожелтевшую смятую рукопись. Она была довольно-таки тоненькой. Сираков приблизил ее к глазам, потом положил на стол, склонился над ней и растроганным голосом прочитал:
— «Декарт, или Единство материи и духа…»
— Хорошо, хорошо, — поспешил я остановить его. — А что вы думаете об электропроводке?
Сираков взглянул на меня, слегка удивленный таким неожиданным поворотом разговора. Потом на его лице отразилось подчеркнутое пренебрежение:
— Проводка? Товарищ инспектор, я размышлял о тайнах духовных феноменов, а не физических… Вот первая и, к сожалению, последняя работа молодого Сиракова…
Он поднял вверх рукопись, словно желая произнести торжественную речь, но я поднялся и любезно проговорил:
— Да, вы правы. Это очень досадно… Как знать, ведь могло выйти такое…
Две минуты спустя я был уже на вполне безопасном расстоянии от философа, то есть тремя этажами выше, у чердака.
На серой двери, ведущей в ателье, висела
Что я и делаю. Вскоре дверь широко отворяется, и на пороге я вижу девушку, которая, наверное, и есть Лида Сиракова.
— Вы техник? — спрашивает она, оглядывая меня.
— Не совсем. Я из милиции.
— А-а, из милиции… Прошу вас, заходите!..
Она, по-видимому, скорее заинтригована моим визитом, чем испугана. Проводит меня в большую, светлую комнату. В ней царит артистический беспорядок. На всех стенах как попало развешаны картины — пейзажи и портреты, о художественной ценности которых я не берусь судить. Посреди комнаты на мольберте стоит большое полотно с едва намеченными контурами. На полу — палитры и тюбики с красками, кисти, баночки.
— Садитесь, — пригласила хозяйка, освобождая для меня стул, и, заметив мой вопросительный взгляд, прибавила: — Я, знаете ли, сейчас пытаюсь подражать нашим старым мастерам в смысле цветовой гаммы и сюжета…
— Ага… — кивнул я. — И долго вы намерены подражать?
— Все это учеба, — улыбнулась Лида. Художники бывают разные — декораторы, живописцы, графики. Я бы хотела быть театральным декоратором…
— Ага… — повторил я, сев на освободившийся стул. — Однако я не вижу у вас портрета вашего бывшего квартиранта.
— А знаете, вы почти угадали, — сказала Лида, снова улыбнувшись. — Я как раз собиралась написать его портрет, но сначала мне нужно закончить два больших пейзажа. Ничего, время у меня еще есть.
— Время есть, не спорю. Жаль только, что модели больше нет.
Художница испуганно взглянула на меня. Я кивнул:
— Вы угадали: да, он умер.
— Жаль…
— Вы о портрете? Или…
— Скажете тоже: о портрете…, — насупилась Лида. — Человека жаль. Хотя…
Она умолкла, вспомнив, наверное, старое правило: о мертвых плохо не говорят.
— Что хотя?..
— Он принадлежал к тем людям, которые вызывают не столько жалость, сколько страх…
— Страх?..
— Да, страх. Когда он молча сидел вон там в углу на стуле и я смотрела на него, на его длинную шею с выпирающим кадыком, на угасший и все-таки настороженный взгляд, на его нос, похожий на клюв хищной птицы, мне представлялся орел-стервятник… Таким мне и хотелось написать его — похожим на старую, сморщенную хищную птицу…
— Интересно… А часто он сидел тут у вас?
— Каждый день. В его комнате нет печки, а уже холодно, вот я и приглашала старика сюда, у меня потеплее. Он приходил, садился на стул в углу и так сидел часами, не шелохнувшись.