Искатель. 1974. Выпуск №6
Шрифт:
— Мой товарищ, — торопливо заговорил Щепкин. — Гимназическое знакомство… Друг детства…
— Инспектор всеобуча Мартынов, — добавил человек во френче. — Вот мои документы, товарищи…
Путаясь в тугой пуговице, он расстегнул карман френча.
— Пожалуйста… Можете удостовериться.
— Хорошо, разберемся… Пока вы задержаны. Еще посторонние в квартире есть?
— Нет… Моя супруга Леокадия Константиновна и домашняя работница. Собственно, что вам угодно?
— Мы должны произвести у вас обыск, гражданин
— Это недоразумение, госпо… простите, товарищи… Я абсолютно лоялен и стою в стороне от какой-либо политической деятельности… Ваше вторжение считаю произволом… Я буду жаловаться! Я самому Дзержинскому жалобу напишу!
— Можете адресовать жалобу устно, — сказал Феликс Эдмундович, входя в прихожую.
При виде председателях ВЧК, прибывшего с чекистами, в лице Щепкина полыхнул страх. Даже в тускловатом свете карманного электрического фонаря было приметно, как у него побледнело лицо и остро выписались стиснутые челюсти. Глаза на мгновение коротко и зло вспыхнули под припухшими веками.
Но Щепкин сумел взять себя в руки. Моргнул, возвращая глазам сонное выражение, и сказал тусклым, стертым голосом:
— Ваша сила…
Щепкин ходил вместе с чекистами, проводившими обыск.
— Мой кабинет… Библиотека… Пожалуйста, ищите… Уверяю что произошло величайшее недоразумение. Я не скрывал и не скрываю, что ранее состоял в партии кадетов и был депутатом Государственной думы двух созывов. Но сейчас я покончил с политической деятельностью и официально заявил о своей лояльности… Ищите, ищите!.. Я понимаю, что мои слова не могут быть для вас доказательством.
Щепкин говорил многословно. То ли хотел успокоить самого себя, то ли надеялся словами, как сетью, оплести внимание чекистов. Он подсказывал, каким ключом открыть письменный стол, каким отомкнуть гардероб жены, резную шкатулку на трельяже.
— Ищите, ищите… Вы сами убедитесь, что произошло недоразумение.
Настойчиво повторяемое «ищите» подсказывало, что Щепкин предполагал возможность обыска в квартире и тщательно подготовился к нему.
В ящиках письменного стола, в массивных книжных шкафах, занимающих две стены, не оказалось почти никаких деловых бумаг хозяина, кроме жиденькой папочки, где хранились личные документы и несколько безобидных писем, датированных еще семнадцатым годом.
— Разве после семнадцатого вы не вели никакой переписки, гражданин Щепкин? — спросил Феликс Эдмундович, рассматривая содержание папки.
— Почти не вел… Старых знакомых разметало в неизвестности, а новыми не обзавелся… Время не располагает. У меня сейчас ощущение, что Россия переезжает на новую квартиру.
— Правильно заметили… При таком переезде рекомендуется освобождаться от всякого старья. Не только в отношении вещей…
— Вы имеете в виду политические убеждения?.. Ваша власть гарантирует гражданские свободы и заявляет, что за убеждения никто не должен привлекаться к ответственности.
— Да, за политические убеждения мы не привлекаем к ответственности, если эти убеждения не переходят в контрреволюционные действия или злостную агитацию против Советской власти.
— Ни действий, ни агитации в данном случае вы не можете усматривать, — с кривой, вымученной улыбкой сказал Щепкин. — Все политическое в прошлом. Сейчас перед вами рядовой гражданин. Обыватель, если сказать точнее.
— Скромничаете, господин Щепкин… Обывателям от Колчака миллионы не возят.
— Не понимаю вас, — сиплым, неожиданно споткнувшимся голосом сказал Щепкин. Бледность снова наползла на его щеки, и глаза высветлились острыми буравчиками. — Какие миллионы? Не понимаю.
— Понимаете, Щепкин…
Феликс Эдмундович сознательно выложил Щепкину одну из главных улик дела. Кадета надо было лишить хладнокровия, сбить с него самоуверенность. Услышав про миллионы, Щепкин начнет мучительно думать, что еще знают чекисты. Мысли его будут метаться, и это собьет линию защиты.
Уже три часа продолжался обыск. Были просмотрены книги, домашние вещи, выстуканы стены, исследована чуть ли не каждая паркетина, осмотрены мебель и все закоулки в просторной четырехкомнатной квартире.
На кухне чекисты тщательно осмотрели шкафы, полки, банки и коробочки под откровенно злыми взглядами сухопарой домработницы, стоящей со скрещенными на груди руками.
Глаза Нифонтова остановились на охапке березовых поленьев, приготовленных возле большой, выложенной изразцами плиты.
— Хорошие у вас дровишки, мамаша, — сказал он, осматривая поленья.
— Не одним днем, слава богу, жили. Не то что нонешние.
— Где же вы дрова про запас держите? — спросил Нифонтов, сдерживая нахлынувшее вдруг волнение.
— Знамо где… Во дворе помещение имеется. Каменный сарай. Вторая дверь наша.
— А ключи где?
— У меня. Только без хозяйского слова я ключей не дам.
Услышав про ключи от дровяного сарая, Щепкин снова покрылся минутной бледностью.
— Дайте им ключи, Варвара Игнатьевна, — сипло сказал он. — Пожалуйста, ищите, я ничего or вас не скрываю.
Нифонтов неприметно, но внимательно оглядел грубые, растоптанные башмаки домработницы.
Да, Николай Николаевич Щепкин жил не одним днем. Просторное отделение каменного, с массивной дверью сарая было под потолок набито дровами, сложенными аккуратными поленницами.
Нифонтов зажег фонарик и, низко согнувшись, стал сантиметр за сантиметром осматривать пол. Белесое пятно электрического фонарика долго шарило по древесной трухе, пока не нашло то, что хотелось увидеть Павлу Ивановичу, — легкие следы обуви, явно непохожие на отпечатки кухаркиных башмаков. Нифонтов осветил фонарем правый угол, забитый дровами, и сказал: