Искатель. 1975. Выпуск №3
Шрифт:
— А как вели разведку?
— В основном наблюдением. Использовали высокие деревья. Заберешься и целый день, как скворец, сидишь.
Все правильно. Если это же делал Андрей, то почему же не сделать то же самое противнику?
— Не засекали?
— Кто? Люди ж чаще под ноги смотрят, чем до горы. Да и маскировка хорошая. — Суторов помолчал и обиженно спросил: — А чего ж не интересуетесь, по каким признакам разведывали резервы?
— С деревьев? И так ясно — дымки кухонь, движение на подходах, новые дороги, полевые занятия, линии связи… Ну
— Верно. Еще разговоры разговаривали. Вальтер хорошо болтал по-русски. Видно, жил у нас. Я помогал. Трепались с шоферами, связистами — свой брат солдат.
— И никто не усомнился?
— Видишь, если бы Вальтер не действовал нахально, может, кто и засомневался. А он, видишь ты, болтал ленивенько, с подначкой… Верили.
— Как держали связь?
— Рации нам не дали — сказали, что все равно запеленгуют. Но у нас, видишь ты, собака была. Овчарка. Натаскивали ее особо. Вот на шестой день Вальтер и послал с нею донесение.
— Как это с нею?
— А очень даже просто. Вывели поближе к передку, Вальтер ей приказал чесать к своим — она и почесала. — Уловив сомнение в глазах Матюхина, Суторов спросил: — Забыл, что ли, как они овчарок дрессируют?
Нет, этого Андрей не забыл. Противник умел дрессировать собак и умел ими пользоваться. Дрессировал и на людей, дрессировал и как связных. И не это взволновало Матюхина.
В тоне Суторова звучало нечто удивительное — он словно еще жил техническим превосходством врага, его жестокой, изощренной силой и, в душе удивляясь ей, покорялся. Она сломила Суторова потому, что он растерялся перед ней, незнакомой, не понятой им.
Почему-то вспомнились первые недели войны, когда даже умные люди верили, что на немецких самолетах установлены особые аппараты, которые слышат, что делается на земле. Когда пролетал разведчик противника, такие люди замирали, боясь дышать, а того, кто, по их мнению, нарушал звукомаскировку, готовы были убить.
И еще помнилось, как некоторые были уверены, что немецким машинам не требовался бензин. Стоило залить в них воды, высыпать в нее белый порошок из продолговатой коричневой коробочки, как машины заводились и ехали дальше. И доказывать таким верящим, что нет у немецких самолетов сверхчувствительных приборов, что белый порошок — всего лишь дезинфицирующий состав для обеззараживания воды, в те жуткие месяцы было безнадежно.
Но помнилось и другое. Андрей видел, как после одного залпа «катюш» бежали, бросая оружие и технику, целые полки. Десятки немцев говорили ему, что у русских есть бесшумные самолеты. А это были наши обычные «кукурузники», которые перед целью выключали моторы и бомбили с планирования.
Да, Суторов сломался изнутри. А дети для него стали лишь внутренним оправданием. Даже теперь, когда он напомнил о дрессированной собаке, в его тоне прозвучали еле заметные нотки и восхищения, и даже некоего личного превосходства над Андреем, словно он, Суторов, слегка гордился тем, что причастен к этой не познанной им силе. И именно
— Ну что ж, собака — это придумано умно. Но это годится, когда драпаешь.
— Это ж почему? — недоверчиво и даже как бы обиженно спросил Суторов. Похоже, что, увидев следы немецких овчарок на руке Андрея, он признал его, младшего лейтенанта, за своего и даже позволил себе называть на «ты».
— А потому, что собаку можно научить идти по следу, можно научить травить людей или научить бегать назад в знакомые места. А вот вперед, туда, где она не бывала, ее не пошлешь. Не поймет, что от нее требуется…
Суторов пристально посмотрел на Андрея, потупился и вздохнул.
— Кстати, а если бы вашу собаку пристрелили на передовой?
— Не-а, — помотал головой Суторов. — На то и расчет. Русские вот так, запросто, собаку не убьют.
— Но вдруг бы убили? Или на мину напоролась? Как бы вы узнали, что ваше донесение получено?
— А нам дымами сигналили. Есть у них такие цветные дымы. Вот ими и просигналили. Дескать, дошла собачка. Что нужно — получено.
— Вот это умно. И я так понимаю, вы тоже дымами сигналили? И трассирующими?
— Точно. Когда подсобрали новые данные и срок у нас кончился, а захватить машину не удалось, дали знать, что просим открыть нам ворота. Для выхода.
— А как?
— Вот этого не знаю. Это Вальтер знал. Но, как я понимаю, переходить собирались в лощинке, перед которой жгли дым. Его, между прочим, тоже не с земли пускали, а с дерева. Подожгли шашку, постреляли — ив кусты.
— Кустов не боялись? В них ведь засады, — спросил Андрей, отмечая, что сигнальные дымы жгли правильно, следов не оставляли.
— Нет. Собачек-то у вас не имеется. — И опять в голосе Суторова прозвучал отголосок причастности к чужой, страшной силе.
Отголосок этот окончательно отторг Матюхина от шпиона. Он стал физически неприятен, и разговаривать с ним Андрей не только не хотел, а уже не мог.
Они сидели молча, и Суторов глухо спросил:
— Больше ничем не интересуетесь?
— Нет, — сухо ответил Андрей, и в глазах Суторова мелькнул страх — он, видимо, понял, что уже не нужен…
Безмолвный белесый младший лейтенант поднялся из-за стола, прошел к двери. И почти сейчас же в комнате появились конвойные. Суторов оглянулся, увидел автоматчиков и стал медленно, словно насильно отрываясь от табуретки, подниматься.
— Я пойду к своим, — сказал Андрей и, обогнув Суторова, вышел на двор.
Командующего армией разбудил звонок командующего фронтом. Точнее, разбудил-то командарма адъютант, и он сообщил, что его вызывает командующий фронтом. Сидя на кровати — высокой, с периной, с тремя большими и парой маленьких подушечек-думок, — командарм любил спать в тепле и на мягком, и, натягивая шаровары на бледные, чуть опухшие с ночи ноги, командарм сразу понял, что произошло нечто чрезвычайное.