Искатель. 1976. Выпуск №4
Шрифт:
— Он прячет! — засмеялся Гошка. — Пачку сигарет можно спрятать, не человека. Тут тебе не Салоники. У наших пограничников нюх знаешь какой?
— Не найдут.
— Найдут, я их лучше знаю…
Он спорил, а сам задыхался от нахлынувшей вдруг хоть и нереальной, но такой увлекательной мечты. Вот так, одним махом, показалось ему, можно разрубить все узлы — и от Дрына отколоться, и заняться настоящим бизнесом, не прячась под заборами, и плавать, плавать из страны в страну, жить в настоящей каюте, каждый день глядеть на закаты и восходы, на изменчивые, никогда не повторяющиеся краски моря.
—
— Сказанул. Как я приду?
Он оглянулся на Доктопулоса, словно ища поддержки, и окаменел от неожиданной догадки. Вспомнил, где видел похожее лицо — в зеркале. Такие же брови, срастающиеся на переносице, такие же волосы с легкой залысиной справа, даже подбородок похожий — жухлый, с маленькой ямочкой, которая почему-то так нравится женщинам… Конечно, если пограничник приглядится… Но в темноте может и не заметить…
Он знал такой случай. Когда еще плавал, слышал, будто какой-то бандюга так же вот ушел на ту сторону. Напоил иностранца, выкрал у него пропуск, проник на судно и спрятался. Лишь через три дня нашли иностранца связанного, еле живого. Вылечили и отправили с миром на другом судне. А бандюга будто бы так и скрылся от каких-то немалых своих грехов.
— Когда вы уходите? — спросил Гошка глухим голосом.
— Послезавтра.
— Точно?
— Точно. — Кастикос ответил так уверенно, будто сам был капитаном судна.
Гошка смотрел на Доктопулоса с нежностью.
— Хочешь, я тебе часы подарю? — спросил вдруг ломающимся от волнения голосом.
Грек взял часы, повертел в руках, восхищенно покачал головой и вернул обратно.
— Бери, бери, это тебе. На память, понимаешь?
— Понимаешь, — как эхо повторил Доктопулос, взял часы, покраснел и принялся шарить по карманам.
Кастикос резко встал, что-то сказал своему приятелю. Тот удивленно захлопал глазами и, схватив Гошкину руку, принялся трясти ее во все стороны.
— Завтра в восемь приходите на морвокзал вы оба. И еще кого-нибудь захватите, только своего. Идет?
— Идет, идет…
— Это будет всем бизнесам бизнес!..
Душа Гошкина пела. И ветер уже не казался таким холодным. И тоска, что ходила за ним с утра, исчезла, улетучилась, как газировка, выплеснутая на горячий асфальт. Он проводил греков до перекрестка, потоптался немного на углу, забежал в магазин, выпил бутылку пива в отделе «Соки — воды» и, радостный, побежал к своей скамейке. И едва вынырнул из кустов, сразу увидел угловатую спину Дрына. Хотел удрать, но тот оглянулся и уставился на него холодным и равнодушным взглядом.
— О чем был разговор? — спросил Дрын.
Гошка похолодел: «Неужели слышал?»
— Да так, пустяки, — сказал развязно.
— Не линяй.
Снова холодные мурашки пробежали по спине.
— Принесут кое-что. Жвачку обещали, барахлишко… Послезавтра вечером.
Он вопросительно посмотрел на Дрына. Тот спокойно закуривал, спрятав между рук зажигалку, пригнув голову к самым коленям.
«Стукнуть бы его сейчас по этой башке», — мелькнула мысль. И погасла в нахлынувшей невесть откуда брезгливости.
— Ну, ну, — сказал Дрын удовлетворенно. — А я тоже времени не терял. «Купца» подцепил. Всю жвачку берет
— Пара блоков.
— Тащи. Сейчас он придет.
Гошка кинулся домой с такой поспешностью, что дорогой сам подумал: не подозрителен ли в своей суете? Но, оглядевшись, понял: в такой ветер все кажутся ненормальными. Он влетел в комнату Веры, задыхаясь, плюхнулся на стул. Здесь пахло, как всегда при закрытых форточках, затхлостью, странно смешанной с запахом чистоты и духов. Прежде он никогда не принюхивался в своем доме, а теперь запахи сами нахлынули на него, как воспоминания, сдавили сердце странной счастливой грустью.
Неужели все это уже послезавтра уйдет из жизни? Неужели будет новое, о котором он так много мечтал? Сейчас ему было все равно, каким оно будет, лишь бы было. Как в детстве, когда верилось: все возможно, что захочется.
И вдруг ему пришло в голову, что хочет он, в сущности, не нового, а именно старого, того, что у него уже было. Он удивился, но не стал раздумывать над этой странностью, вытянул из-под кровати свой заветный чемоданчик, сунул за пазуху плоские мягкие блоки жевательной резинки. Поколебавшись, прихватил еще картишки, такие, что продавать жалко. На одной стороне их были карты как карты, а на другой!.. Таких девочек, да в таком виде, что были нарисованы на обороте, Гошка не видывал даже в журналах, которые проходили через его руки.
Когда вернулся на бульвар, увидел рядом с Дрыном невысокого пухленького дядьку в шляпе и с портфелем. «Купец» сунул блоки в портфель равнодушно, как батоны. А от картишек прямо обалдел — ахал, сморкался, чмокал, растроганный. Видя такое дело, Гошка заломил цену, какой и сам испугался. Но «Купец» выложил деньги, даже не поморщившись.
— Может, еще есть?
Гошка взглянул на Дрына. Тот сидел, равнодушный ко всему, ковырялся в зубах.
— Журналы пойдут?
— «Плейбой»? — спросил «Купец» и улыбнулся снисходительно, как знаток.
— Подумаешь, «Плейбой». У нас такие «Петтинги» — ахнешь.
— Покажите.
— Такие штучки при себе не носят. — Он поглядел на Дрына и снова не увидел в его лице ни опаски, ни заинтересованности.
— Памятник на мысу знаешь?
— На плацдарме? Так это за городом.
— Вот, вот, за городом. Возьмешь такси, приедешь туда, скажем, через час.
— Так ветрище.
— В войну там, говорят, десант высаживался в такую погоду. А ты на машине боишься.
— Я не за себя — таксист не поедет.
— Поедет. Что он, норд-оста не видел?..
Они оставили «Купца» на скамейке и быстро пошли по пустынному бульвару.
— Ты все понял? Правильно я? — спросил Гошка.
— Во! — Дрын выставил палец. — Мы махнем раньше и достанем сверток.
— Голова!
Гошка засмеялся, ткнул Дрына в бок. Тот тоже засмеялся, но, как всегда, безрадостно, одними губами…
На голом берегу норд-ост гулял как хотел, порывами взвывал в неровностях памятника, стлал по сухой каменистой земле редкие, вздрагивающие от напряжения кусты. Волны с тяжелым воем катились на отмель, потрясая сверкающими на солнце белопенными гривами, хлестко обрушивались и, обессилев, отползали, волоча за собой мириады мелких камней.