Искатель. 1976. Выпуск №6
Шрифт:
– Выставилась, - ухмыльнулся Женька.
– Дело до конца надо доводить…
– До чьего?
– гмыкнул Женька.
– Кобель.
– Да и ты, видать, понимающая…
– Катись со всеми вместе, благодетель.
– Остаться, может, а?
– А ну тебя к ляху. Тут вся жизнь насмарку. Все гибнет, рушится в тартарары.
– Руда не соболь, тут и будет до нового сезона. Пролежала тысячи лет в берлоге - и ничего. Годик подождет.
– А я? Как же я? Мое открытие!… Не-ет! Всю зиму зубами стану шурфы грызть, а до руды дойду. Либо сдохну, либо докопаюсь.
– Челюсти поломаешь… - посмеиваясь,
– Мой час!
– тихо, сквозь зубы проговорила Лариса.
Слова-то вроде обыкновенные. Только как Лариса их сказала!
В ногах бы она у Женьки валялась, на день умоляя задержаться, - не остался бы. Эка невидаль - в их районе геологи столько всего пооткрывали, впору железную дорогу специально строить, чтоб вывезти. И какое дело было Женьке до Ларискиного открытия. Только взял его за душу голос девки. Да и девка-то лядащая - кожа да кости, одно, что груди выперли. С чего они у нее такие занялись?
Денег Женьке было не надобно. С прошлого охотничьего сезона не прогулял. Да и бумажек не будь - остался бы.
Охотники собирались недолго, уезжали как-то весело, щурились, глядя на Женьку: «Не проморгай!», «Он своего не упустит». Авраам на прощанье - Женька и перевез их на другую сторону широкой реки - сказал:
– Спокойней в поселке будет.
Хотел Женька ответить, мол, нe журись, приду, твою жену повеселю, но как-то сдержался. Нечто небывалое, а может, просто забытое разгоралось в душе Женьки час от часу, с той минуты, когда, поддавшись сердцем, он согласился остаться с Пичугиной и Антипом, годным лишь, чтоб похлебку варить.
– Остался все-таки… - встретила его на берегу Лариса.
– Надо же лодку было пригнать… - вяло и невпопад отозвался Женька.
За последние несколько часов лицо Ларисы точно подсохло, стало строже и старше, взгляд потвердел. Не приходилось еще Женьке видеть такой перемены в людях. А может быть, не обращал он на такое внимания. Или не до людей было.
Тогда Женька задался мыслью: а почему это он «остался все-таки». Для души - понятно. А чего хотела его душа-то? Она любопытствовала и немного завидовала: как же человек свой час встречает, бьется за него, чтоб настал он, час, ради которого он, может, и на свет родился? И почему не пришел к нему этот «мой час»? За что достается он? Или он и у Женьки был, только свой, совсем непохожий на те, которые у других?
«Черт те что лезет в голову, - думал Женька.
– Чего меня разморило?»
Они с Ларисой подошли к костру, на котором Антип варил «пшенку с тушенкой».
Привалившись около костра, Женька вздохнул и тут же искреннейше пожалел, что не подался вместе с другими охотниками в поселок, где не в пример веселее, а вечером, если бы захотел, он мог пойти к доброй бабе Лосихе, которая никогда не прочь и выпить с ним, и приголубить его. Дернула его нелегкая пожалеть «атаманшу». Добро бы она хоть намеком, хоть взглядом пообещала приласкать.
Тихая скука окружила пляшущие языки пламени, которые в тот день на желали слушаться опытной руки Антипа. Сучья горели неровно, взбалмошно, хотя ветер тянул от гольцов как бы на одной ноте. Мерно позвякивали обернутым в заледеневший снег ветви, тяжело и невпопад мотаясь.
– Идти, что ли, кайлить?
– тоскливо протянул Женька.
– Нет.
– То как на пожар, то валяйся… - Женька взглянул на
«И в обхват-то два вершка, - ухмыльнулся он, - а поди ж, и кайлом бьет, и лопатой махает будто большая. Откуда в пигалице силенка? А девка, видно, хороша…»
Словно почувствовав его взгляд, Лариса обернулась:
– Чего уставился?
– Мечтаю…
– Поломают тебе мужики ноги, Женя.
– Работы нет, вот на всякие там мечты и тянет.
Антип, орудовавший у костра, справился наконец с капризничающим огнем. Пламя подобралось и стало гореть жарко и высоко.
Дотянувшись до широкого солдатского ремня, едва не вдвое обтянувшего фигурку Ларисы, Женька игриво подсунул под него палец и расхохотался:
– Нет, атаманша, старшины на тебя! Он бы подтянул тебя, как положено.
Не оборачиваясь, Лариса хлестанула его сильно и звонко по руке.
– Быть тебе вдовицей!
– прошипел парень.
– Следующий раз щеки подкрашу.
– Борода у меня густая - самортизирует.
По-прежнему не отрываясь от пикетажки, что-то вычерчивая или подсчитывая, Пичугина проговорила ровно, будто нехотя:
– Еще хамнешь - выгоню.
– Я и сам уйду.
– Что ты меня дразнишь!
– вдруг взорвалась Лариса и вскочила.
– Что мучаешь? Убирайся! Мотай, пока не поздно. Своих успеешь догнать.
– Она наступала на Женьку, вымещая на нем всю скопившуюся в сердце злость, на себя, неудачницу; на охотников-сезонников, понимая тем не менее в душе, что правы они, негоже им из-за ее дела свой сезон терять; на Женьку-бабника, который, как поговаривали в поселке, положил на нее свой глаз; на прятавшуюся от нее руду; на догадки-подсказки своих друзей; на погоду; на сломавшийся карандаш; на то, что она осталась без завтрака; на всю свою жизнь, глупую, пустую, никчемную.
А Женька со ржаньем покатился от нее в сторону. Лариса готова была с кулаками броситься за ним вдогонку, да остановил ее оказавшийся на пути дед Антип:
– Ну полно, полно… Садись лучше перекуси… Что с ним, с кобелем, сделаешь? И то - ломается, поди, человек. Да и холодно, накинь-ка ватник-то. Ты, Лариса Анатольевна, тех, кто вот так ржет да лезет, не бойся. Это совестливые мужики. Вроде бабы-балаболки. Один руками, другая языком…
– Что мне его совесть?
– нагибаясь за ватником, фыркнула Лариса.
– Ни рук, ни языка ему распускать нечего.
– Будет тебе куролесить, Жень, - подался к парню Антип.
– Чего ты на себя напраслину напустил?
– Не баба она, что ли?
– поднявшись, сказал Женька, не сводя глаз с Ларисы и не разгадав ее поведения. Слыхивал он и не такие отповеди, да на поверку выходило иначе.
– Умотался человек, а тебя на баловство… - заметил старик.
– Да чего я? И пошутить нельзя?
– совсем негромко бормотнул парень. Последние слова Антипа вразумили его, и Женька не мог не согласиться со стариком. Одно дело - он кайлил полтора месяца, другое - эта девчонка-тростинка; ее не то что подмять, прижать как следует и то боязно.
– Ладно. Чего там… Ты, атаманша, не сердись.