Искатель. 1976. Выпуск №6
Шрифт:
– Мне не обрадуется.
Переступив с ноги на ногу, Сергунька посмотрел на Ларису круглыми глазами:
– Обрадуется. Она добрая.
– И он протянул Ларисе руку, чтобы помочь подняться. И хотя Сергунька знал, что совсем недавно мать собственноручно сняла со стены красочный, вырезанный из журнала портрет улыбающейся Ларисы Пичугиной, он был твердо уверен, что в приеме Ларисе не откажут, потому что мать назвала ее «бедной».
– Нет, - сказала Лариса.
Сергунька очень пристально поглядел на свои босые ноги, пошевелил пальцами на них в одну сторону, потом в другую, поскреб землю и предложил:
– Тогда
– К тебе?
– У меня шалаш на берегу. И чай есть. Котелок. Мне спиннинг отец купил. Настоящий.
– И тогда Сергунька вспомнил, что отец, Федор Фаддеевич Зимогоров, заметил как-то о Ларисе, мол, нельзя так человека отшвыривать, даже если он и натворил глупостей. А поскольку он и сам часто творил много глупостей, как утверждала мать, то Сергунька почувствовал искреннюю симпатию к человеку, равному отцу хоть в этом.
Взяв ладошку Сергуньки, Лариса сделала вид, что тот действительно помог ей встать:
– Твой шалаш у переката?
– Да. Мы и хариусов наловим, уху сварим. Ты искусственных мух умеешь делать?
– Конечно.
– У меня еще плохо получается. Я сначала был маленький, а потом меня в интернат отправили - вот и не научился толком.
– Я научу.
– Для ухи у меня пшена маловато, а картошка есть. Ну, вместо луку мы черемши положим.
– Правильно, - кивнула Лариса.
– А Мария Ивановна не рассердится на тебя?
– Она даже Степке Вислоухому разрешает к нам приходить. А тот прошлым летом отметелил меня и удочку отнял. Меня-то вы предавать не станете? Вы же просто бедный человек, который натворил много глупостей.
Лариса остановилась, а Сергунька по инерции прошел еще несколько шагов и лишь тогда удивленно обернулся:
– Вы сердитесь? Я правду сказал.
– Ты всегда говоришь правду?
– Мама сказала, за правду не станет наказывать. Что бы я ни натворил.
– И ты уверен, что сказал обо мне правду?
– Да. Так даже Семен Васильевич думает.
– Ну, если Семен Васильевич так думает… - усмехнулась Лариса.
– Не пойду я с тобой.
– Как хочешь, - пожал плечами Сергунька.
Он стоял напряженно и в то же время спокойно, готовый уйти через мгновение, через секунду, уйти от нее навсегда и не пожалеть об этом, и не вспомнить, может быть, никогда, что он ее спаситель, и не потребовать от нее ни признательности, ни благодарности. Лариса оторопела от простодушного бескорыстия мальчонки. Он ни в житейский грош не ставил ни своего мужества, ни самоотверженности, потому что не торговал ими, а жил ими, пользуясь, как птица крыльями.
– Почему ж ты собираешься со мной дружить? Вот с такой…
– Вы же знаете, что натворили. Знаете. А за правду наказывать нельзя.
– А если я такое натворила, что меня надо наказать?
– Ну… Если я знаю, что натворил, то сам иду в угол.
– Сам?
– Сам.
– Но ведь ты-то твердо знал, что делаешь плохо? Потому сам и шел в угол.
– Знал, - вздохнул Сергунька. И посмотрел в сторону.
Он стоял босой, в порванных на коленях техасах, выгоревших и обтрепанных, в пестроклетчатой ковбойке, не застегнутой, а завязанной узлом на животе, и глядел на нее теперь с обезоруживающей прямотой.
– Знал!
– Лариса подняла палец и словно погрозила им.
– И делал!
– Вы про Степку Вислоухого? Без камня мне бы с ним не справиться. Он большой. В пятый класс
Маленький рыцарь, стоявший перед Ларисой, белоголовый, загорелый и обветренный, взял стволик лещинового куста и поковырял его, потом снова взглянул на Ларису:
– Человек зна-ает, когда он не то делает… Все знает.
Залитый играющими бликами солнечного света мальчонка казался Ларисе почти нереальным, странным и жестоким и добрым лесовичком, вещавшим ей о высокой правде и справедливости, какие ей самой в голову не приходили, да и не могли прийти, потому что она была занята собой, только собой одной.
И Лариса пошла с Сергунькой к его шалашу. Они порыбачили, сварили уху из хариусов. И с того дня их часто видели вместе в поселке. Сергунька был едва ли не единственным человеком, который заходил в гости к Пичугиной.
Семен Васильевич шел спорым шагом к реке.
Поселковая улица была пустынна. Стояла жара, и даже куры прикопались, словно наседки на яйцах, в песок у изгородей.
За плетеной тальниковой изгородью добротного дома инспектор услышал тупое тюпанье топора. Во дворе жилистый поджарый парень в белоснежной майке тесал бревно.
– Евгений Петрович!
– окликнул его Шухов.
Парень неохотно разогнулся и посмотрел на инспектора, прищурившись, словно ему солнце било в глаза.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, с нарочитой певучестью отозвался бородатый и длинноволосый малый.
– Ларису на порог в лодке потянуло! Поможешь мне, коли что?…
– По-тя-ну-ло?
– как бы прислушиваясь к слову, переспросил.
– Кто сказал?
– Сергунька Зимогоров.
– Ну и подла же баба, коли на глазах мальчишки решилась.
– Не об этом речь. Пойдешь?
– Форма на мне не та. Я не при исполнении…
– Я прошу.
– Я бы покрепче добавил, да хозяйка молода… - Женька кивнул на открытые окна.
– Эх, морячок… Совести нет.
– Я не Христос, - нахмурился Женька.
– Ладно… - пробормотал рассердившийся Шухов и, оттолкнувшись от изгороди, словно только для того, чтобы придать себе сил пойти дальше, отправился к реке, крутояр которой уже виднелся.
Женька долго смотрел в спину инспектора, пока тот не дошел до конца изгороди. На душе у него было муторно и противно до гадливости. Совсем не хотелось ему обижать Семена Васильевича, однако идти вылавливать там или спасать Лариску ух как не хотелось. Чтоб там с ней ни случилось - не хотелось. Да так крепко, точно сапоги пудовыми стали, от земли не оторвешь.
«Ну потянуло - так потянуло… - лениво этак рассуждал он.
– Мудрено туда без охоты заскочить. Не маленькая. Ну а коли решилась - ее дело».
Размышляя, Женька переступал с ноги на ногу, будто готовился к бегу. Затем он внимательно оглядел бывший в руке топор, как бы удивляясь, откуда он у него взялся. Потом ему захотелось рубануть по бревну, чтоб и топорище вдребезги. И наконец он глубоко вздохнул, положил топор у бревна, а сам будто исподволь двинулся вслед за инспектором. Шел он небыстро и не ускорил шага, когда Семен Васильевич покосился на него через плечо. Со стороны могло показаться, что каждый идет но своему делу, независимо один от другого.