Искатель. 1976. Выпуск №6
Шрифт:
Налетел вдруг порыв ветра. Длинные пряди ветвей потянулись по его струям, словно поплыли, колыхаясь.
– Затрепетала… - вытаращил глаза Сергунька.
– Ветер это, - рассердилась почему-то Лариса.
– Просто ветер.
– Не-ет.
– Так будем строить пирогу?
Сергунька быстро закивал в ответ.
Она прошла к стволу березы, сунула топорик за спину за пояс. Лариса почувствовала, как бархатистый теплый ствол будто мается у нее под руками, то приближаясь, то удаляясь чуть-чуть, а изнутри ствола словно доносится глухое кряхтенье.
«Надо бы подождать, пока утихнет ветер, - мельком
– А когда он утихнет? Нужно лезть. Спрыгнуть на помост всегда успею». И она полезла. Ей и требовалось преодолеть какой-то метр, но держаться-то было не за что. Пришлось рассчитывать только на силу своих ног, едва обхвативших ствол.
Рубила она быстро и ловко, с удара пробивая рыжую заболонь до древесины, упругой и даже вроде бы вязкой. Так, по крайней мере, казалось Ларисе. И она еще внимательно следила, чтоб не осталось на стволе кусочков непрорубленной коры, которые могли дать задиры или совсем испортить «шкуру», как она подумала. Дело двигалось споро, и скоро она спрыгнула на помост, «довольная собой.
– Видишь, Сергунька, как быстро!
– похвалилась она, потому что даже самая малая работа вызывала у нее прилив радости, и Лариса будто просыпалась ото сна, ей становилось легко, и она точно лишь тогда начинала различать цвет неба и зелени.
– А стихи неправильные, - выпалил Сергунька.
– Не-пра-виль-ные?!
– Нет.
– Чем же они, по-твоему, неправильные?
– Там вы говорили «ниже веток, выше корня».
– Так и надо, я точно помню.
– Нет. «Ниже веток, выше комля». Выше комля. У корня кора не годится. Вот ведь и мы с вами взяли кору выше комля - там она перестает трескаться. Выше комля идет гладкий ствол, без трещин. Оттуда кора и годится на берестянку!
«…Да, Сергуня! Ты один меня и любил, маленький глупыш», - вздохнула Лариса. Солнце ли стало слишком ярким, или слезы защипали глаза? Она перегнулась через борт и, захватив в пригоршни воды, плеснула в лицо.
Она выплыла на гладь последнего перед порогом плеса.
Лариса снова загляделась на хрупкую березку на крохотном выступе над порогом. Она сравнила себя с этой глупой березкой, которая, не догадываясь ни о чем, конечно, через год, два ли окажется сброшенной со своего крохотного уступа и упадет в лавину пороговых водоворотов, погибнет. Вот так же, как и она сама. Ведь никто уже не сможет помочь ей, да она и не желает ничьей помощи.
«Хватит! Хватит, - подумала Лариса, - гоняться за тем, что называется счастьем. Всегда кажется, что оно не прямо перед тобой, а обязательно за поворотом, за углом».
Никто не знал ее мыслей до конца - она отказалась от своей любви и высмеяла Прокла, когда тот настаивал на их браке, отказалась «от роскоши» иметь ребенка. Как она тайно радовалась, когда узнала, что Садовская не сможет участвовать в экспедиции прошлого года. И тогда Лариса поставила себе целью - во что бы то ни стало закончить исследование самой. Не ради Садовской она задержалась с выходом в «поле». Никому не открывая толком ничего, Лариса по ниточке разобрала клубок противоречивых доказательств, советуясь со многими своими товарищами, и прежде всего с Проклом, парнем из Даурии.
И ехала она в «поле» уже с полной уверенностью в своей победе. И она добилась-таки победы. А единственным человеком, поверившим
Тут уж все дальнейшее - ее переход в экспедицию местного геологического управления - выглядело не просто естественно, но и в известной мере законным, этаким актом признательности и благодарности молодого ученого.
Не знала и не могла знать Пичугина лишь одного: насколько поверили всему этому в Ленинграде. Впрочем, если бы она очень захотела узнать об этом, она бы узнала, узнала до тонкостей, до дословных отзывов о ней и ее истории с переходом. Но Лариса боялась узнать. И так продолжалось до вчерашнего вечера, который перевернул ей душу.
Схватив лежавшее перед ней весло, она принялась отчаянно грести, подгоняя берестянку.
Шума порога еще было не слышно.
Летом уже, то ли поздним вечером, то ли ранним утром, в те дни, когда одна заря другую стережет, инспектор по обычаю провожал вертолет в крайцентр. Это так говорилось - в крайцентр, а на самом деле - до ближайшего аэродрома, откуда и уходил самолет в большой город.
Сумеречная ночь приглушила краски. Вдали туман выполз из речного каньона и пластался по-над землей. Было странно видеть купины кустов и верхушки деревьев без стволов. А стоило спуститься пониже к поселку, как под пологом, словно под низкими облаками, стояли в полутьме только комли, и будто обрубленные кусты, и дома, будто срубы, - крыши их пропадали в тумане. И тишина там теснилась глухая, дышалось тяжело от застоявшейся влаги, но сильно пахло сеном, уже сметанным в копешки.
Совсем не то на взгорье, где находилась взлетная площадка. Тут небо оставалось чистым, блекло-лазурным и прозрачным. На нем проступило несколько очень ярких звезд. Негромко и с особой ясностью позвякивали инструменты, которыми механики что-то проверяли в вертолете. Провисшие над машиной лопасти делали ее похожей на нахохлившееся существо, дремлющее и недовольное, что беспокоят.
Прохлада на взгорье ядреная, колкая. Легкий, приметный в сумерках парок вырывался из уст людей при разговоре вполголоса, и это выглядело таинственно, как и желтый, неживой свет ламп-переносок около темной махины вертолета. Из окошка избенки-аэровокзала, на завалинке которой примостился инспектор, доносились сдавленные покрикивания и писк рации, создавая в душе Семена Васильевича впечатление необыкновенной отдаленности мира, куда улетают люди с этой принакрытой туманом земли. Семен Васильевич любил бывать в такие ночи на аэродроме, как торжественно именовали взгорье в поселке.
– Да поймите, не могу я этого для вас сделать!
– услышал вдруг инспектор голос начальника экспедиции Бондаря. Широкоплечий, в кожаном реглане, Бондарь стоял перед Пичугиной, что медведь перед Аленушкой - сказочной маленькой девчушкой.
– Неужели это так трудно?
– чуть нараспев, с затаенным смешком протянула Лариса Анатольевна.
– Не-у-же-ли?
– Нет у меня причин снимать начальника партии и вас назначать. И что за фантазия?
– с какой-то затаенной болью прорычал Бондарь.