Искатель. 1977. Выпуск №1
Шрифт:
Люка и Мегрэ переглянулась.
— А теперь, если вы не возражаете, можно выпить в последний раз, в самый-самый последний… Нет, теперь я плачу за всех и пойду перекусить… Надеюсь, у меня в связи с этим не будет никаких неприятностей? За ваше здоровье!..
Десять часов вечера, Люка занял пост, спрятавшись напротив «Мыса Горн» и сменив Жанвье, который вернулся в Париж. В зале «Золотого перстня» серо от дыма… Мегрэ слишком много съел и пьет теперь третью или четвертую рюмку вина, считающегося местным.
Он сидит верхом на стуле с соломенным сиденьем, упершись локтями в спинку, полузакрыв глаза, и порой может показаться, будто он дремлет. Из его трубки прямо вверх поднимается легкая струйка дыма. Возле него четверо мужчин
Раскладывая сальные карты на красной скатерти, они разговаривают, задают друг другу вопросы, иногда рассказывают анекдоты. Хозяин кафе, мсье Жозеф, играет вместо старого Лапи, а четвертым присаживается механик, который успел поужинать.
— В итоге, — вздыхает Мегрэ, — он жил припеваючи… Вроде как почтенный деревенский кюре со своей служанкой… Наверное, заставлял себя нежить и холить…
Лепап, заместитель мэра Оржеваля, бросает взгляд на других. Его партнер, Форрентен, управляющий земельными участками в поселке, занимает здесь самый красивый дом у дороги, возле большого стенда, который возвещает проезжающих, что в Жанневиле еще продаются свободные участки…
— Кюре и его служанка! Ха! Ха! — ухмыляется помощник мэра.
Форрентен ограничивается ехидной улыбкой.
— Ну вот! Сразу видно, не знали вы его… — поясняет хозяин бистро, одновременно объявляя третью позицию в белот. — Хоть о мертвых плохо не говорят, все-таки он был порядочной свиньей…
— Как это понимать? — спросил комиссар.
— Ворчал с утра до вечера по всякому поводу… Никогда ничем не был доволен… Возьмем, к примеру, историю с рюмками.
Он призывает своих партнеров в свидетели.
— Помните, сначала он стал утверждать: мол, у моих ликерных рюмок слишком толстое дно, и сам достал с верхней полки буфета другую рюмку из уже разбитого комплекта, которая ему больше понравилась. А когда стал переливать вино из одной рюмки в другую — взбесился, обнаружив, что вместимость их совершенно одинаковая. «Но вы же сами выбрали эту рюмку», — сказал я ему. И что же вы думаете, он купил в городе другую рюмку и принес ее мне. Та вмещала на трет» больше, чем мои. «Мне-то все равно, — возразил я. — Если хотите, я налью вам в вашу рюмку, но и платить вам придется на пять су больше». Целую неделю он сюда не показывался. Однажды вечером я вижу, стоит в дверях. «Нальете в мою рюмку?» — «Если заплатите на пять су больше», — бросил я. И он снова ушел. Так продолжалось целый месяц. В конце концов я уступил. Нам недоставало четвертого партнера в белот. Теперь вам понятно, какая это свинья? Со служанкой он вел себя так же. Они грызлись с утра до вечера. Издали слышна было, как они ссорились. Они по неделям друг с другом не разговаривали… Думаю, последнее слово всегда оставалось за ней, так как, с позволения сказать, она больше «нормандка», чем он… Ну да бог с ними! А все же любопытно узнать, кто убил беднягу… Ведь человек Лапи не злой… Просто такой характер… Не помню ни одной партии в карты, чтобы он в какую-то минуту не стал кричать, дескать, его пытаются обжулить…
— Часто он ездил в Париж? — немного погодя спросил комиссар.
— Можно сказать, совсем не ездил… Раз в четыре месяца за пенсией, и то уезжал утром и возвращался в тот же день вечером.
— А Фелиси?
— Вы не знаете, ездила Фелиси в Париж? — спросил хозяин у присутствующих.
Никто этого не знал. Зато часто видели, как она танцевала по воскресеньям в прибрежном ресторанчике в Пуасси.
— Знаете, как он ее называл? Когда речь заходила о ней, старик всегда говорил: «Мой какаду»… Она уж так забавно одевается, дальше некуда… Видите ли, господин комиссар, наш друг Форрентен еще может обидеться, но я говорю то, что думаю, — все жители Жанневиля в какой-то мере психи. Здесь христианский дух не в особой чести… Здесь живут работяги, которые вкалывали всю жизнь, мечтая на старости лет поселиться в деревенской тиши… Ну, вот! Настает этот день… Они соблазняются многообещающими проспектами Форрентена… Не возражай, Форрентен, всем известно, ты мастер золотить пилюлю… И вот они уже в раю земном. Но тут-то оказывается: они подыхают от скуки… за сто франков в час… Но слишком поздно… Их скромные денежки вложены, и теперь они как могут должны развлекаться или хотя бы попытаться поверить, что развлекаются… Иные затевают процессы из-за какой-нибудь ветки, которая свешивается с соседнего участка к ним в сад, или из-за соседской собаки, которая пописала на их бегонии… Другие…
Мегрэ не спит, он даже поднимает руку, чтобы поднести рюмку к губам. Но он размяк от жары, постепенно погружается в созданный его воображением мир, и снова видит незастроенные улицы Жанневиля, юные деревца, дома, словно составленные из детских кубиков, слишком ухоженные садики, фаянсовых животных и стеклянные шары…
— К нему никто никогда не заходил?
Просто невероятно. Здесь слишком спокойно, слишком уютно, слишком слаженно. Если жизнь такова, как ее описывают, то невозможно поверить, что однажды утром, всего-навсего в понедельник, когда Фелиси отправилась за покупками в лавку Мелани Шошуа, ее хозяин вдруг перестал сажать свои помидоры, пошел в столовую, достал из буфета графин и рюмку, отправился в беседку, чтобы там в одиночестве выпить наливки, припасенной для торжественных случаев, потом…
Когда он поднялся в свою комнату, где пол так старательно натерт, на голове у него была соломенная шляпа. Что он собирался делать в комнате?
Никто не слышал выстрела, однако же стреляли из револьвера, стреляли в упор, меньше чем в двух метрах от груди убитого. Так утверждают эксперты.
Если бы еще нашли револьвер, можно бы подумать, что Деревянная Нога, который стал неврастеником…
Помощник мэра не раздумывает о подобном и, подсчитывая свои взятки в картах, бормочет, словно отвечая на все вопросы:
— Что вы хотите? Он был оригинал…
Понятно! Но он же погиб! Кто-то убил его! А Фелиси сразу же после похорон выскальзывает из рук полиции, отправляется в Париж и там как ни в чем не бывало, глазеет на витрины, наедается пирожными с кремом, пьет портвейн, а потом разъезжает на метро.
— Интересно, кто теперь будет жить в доме?..
Игроки в карты переговариваются, перескакивая с одного на другое, и до Мегрэ, который не прислушивается, доносится только какое-то бормотание. Он не говорит им, что а доме будет жить Фелиси. Он словно плавает в пространстве… Перед его глазами вырисовываются какие-то картины и тут же стираются. У него едва сохранилось ощущение времени и места… Фелиси, наверное, уже улеглась и читает в постели. Она не боится оставаться одна в доме, где убили ее хозяина. Эрнест Лапи, брат, который так обижен из-за завещания… Деньги ему не нужны, но он никак не может понять, почему его брат…
— …Построен лучше всех домов в поселке… Кто это сказал? Наверное, Форрентен?
Мегрэ снова видит натертую до блеска лестницу. О Фелиси могут сказать все, что угодно, но чистота у нее в доме идеальная. Как любила говорить мать Мегрэ, так чисто, что можно есть на полу.
Дверь направо… Комната старика… Дверь налево… Комната Фелиси… Отсюда дверь ведет еще в одну, довольно большую комнату, где свалена ненужная мебель…
Мегрэ хмурится. Это не предчувствие, не какая-то догадка. Он просто смутно ощущает: тут что-то не так…
— Когда там жил молодой человек… — произносит Лепап.
Мегрэ вздрогнул.
— Вы имеете в виду племянника?
— Да… Он жил у дяди с полгода, а то и больше… Примерно год назад… Он, видно, не из очень здоровых… Кажется, врачи рекомендовали ему деревенский воздух, но он часто торчал в Париже.
— Какую комнату он занимал?
— Как раз… Вот это и есть самое забавное…
Лепап ему подмигивает. Форрентен недоволен, видно, управляющий не любит, чтобы рассказывали разные истории о поселке, где он чувствует себя полноправным властелином.