Искатель. 1982. Выпуск №4
Шрифт:
В превеликом страхе вернулась Екатерина домой, молча протяну па пакет Андрею.
— Вот и все, что отец оставил, — произнесла шепотом.
Андрей молча развернул икону. Так же молча оглядел серебряный оклад, посмотрел, как он прикреплен к доске и, осторожно вынимая ножиком гвозди, снял инкрустированную ризу с иконы. На белом полотенце, окаймленное позолоченным венчиком, виднелось только лицо Христа. На удлиненном, писанном охрой лике горели, будто совсем живые, глаза. Печаль страдальческая светилась в них, доходя почти до экстатического напора. Узлы скрученного по углам полотенца были повязаны лентами, писанными
Андрей, все еще не произнося ни слова, долго рассматривал икону, то приближая ее к лицу, то отстраняясь, наконец сказал как бы сам себе:
— А ведь отец говорил, что это — сокровище… Может быть, и действительно так.
— И ты в это веришь?
— А почему бы и нет?
— Серебро на десятки рублей считай. Больше не выручишь.
— Почему? Раритеты в любом виде искусства есть.
— Не понимаю.
— Ну, раритет. Особо ценная вещь Диковинка.
— А кому ты продашь эту диковинку? Икона — икона и есть. Протоиерей и тот не возьмет. У него полный иконостас в соборе.
— Протопоп нам не потребуется Я в Москву продавать поеду. Старые связи порастрясу. Помозгуем.
— В Москву тебе не уехать. Узнают — следить станут.
— А я без огласки. Потихоньку.
Екатерина молча взяла икону. Поразглядывала и так, и этак. Хмыкнула. Андрей с презрением взглянул на нее.
— Ты когда-нибудь о Рублеве слыхала? — опросил он. — Ему в Третьяковке целый зал отведен. Я понимать, конечно, не понимаю в этом деле, но думку имею. Протопоп сокровищем лубок называть не будет. И еще. Мы теперь вроде чисты. Для милиции. Мы с тобой. Они ж сами видели: тайник не вскрывался, а там пусто. Кто камень кинет, что из-за корысти мать прибили? Не было корысти. Сличай был, как и задумано… А икону тебе Чувыриха сама отдала — как ей мать велела. Твоя она, и государству до нее интереса нет. Что хотим, то и сделаем. Хотим — продадим. Хотим — на стенку повесим. Для интерьера…
— Так чего ж тогда скрываться, а, Андрюша? — робко спросила Екатерина. — Раз икона-то наша, законная, то мы и продать ее законно сможем…
— Кому, дура? Музею? Много ль там за нее дадут?
— Как положено…
— Как положено, — передразнил ее Востоков. — Дорого продать — вот что сейчас главное.
— А кому?
— Кому — подумаю. Для того и в Москву тронусь.
Чувыриху старший инспектор отыскал уже после того, как обошел Огуревну и Нинку-молочницу.
— Была у меня эта икона, сынок. Принесла мне ее Марьяна с благословения отца Серафима. Сохрани, сказала, ее у себя в божнице, пока живу. А после отдашь, когда я спрошу или дочь придет, если меня не будет. Вот так и случилось. И Марьяны нет, и дочь пришла за иконой.
— И вы отдали?
— Отдала. Вчера и отдала. Вечерком после всенощной.
Ничего больше Саблин не спрашивал. Да и незачем: ведь икона-то есть. И где находится сейчас, известно. Что же делать ему, Саблину? Просить санкцию на арест Востокова и Михеевой? А на каком основании? За то, что у них в руках музейная редкость? А если эта редкость, будучи собственностью отца Серафима, вполне законно, как дар, перешла в собственность Марьяны Вдовиной, а от нее к дочери, Екатерине. Тогда ты скажешь прокурору, что арестуешь их, как соучастников злоумышленного и заранее запланированного убийства
С такими сомнениями и пришел Саблин к Михеевой. Ему долго не открывали, так что пришлось позвонить вторично и не отпускать кнопки звонка, пока не открылась дверь.
— А к вам и не попадешь, Екатерина Серафимовна, — сказал он, заглядывая в дверную щель. — У меня вопрос есть.
— Ну, входите, если за делом пришли, — сказала Михеева, пропуская Саблина в комнаты.
— А я к вам от Чувыриной Авдотьи Тихоновны.
— Дознались все-таки? — зло откликнулась Михеева, — Обознались, товарищ инспектор. И у Чувырихи я не была, и не то что икону, рожу ее сейчас не помню. Доверчивый вы человек, товарищ инспектор. Мало ли что Чувыриха могла вам набрехать.
— А где ваш брат сейчас, Екатерина Серафимовна? — спросил Саблин.
— В Москву уехал. Дружок на свадьбу пригласил.
У Саблина даже горло перехватило: еще одна неудача…
В кабинете начальника уголовного розыска собрались Саблин, Веретенников, Глебовский и Князев.
— Все прочли письменный доклад Саблина? — спросил подполковник.
— Все, — хором ответили.
Воцарилось настораживающее молчание. Каждый считал себя хоть частично, да виноватым: не уяснил себе, не подумал, не посоветовался, не подсказал. В результате сбежал преступник, которого даже никто из присутствующих не мог обвинить в том, что именно он был душой заговора.
Начал Князев, которому надоело это молчание.
— Осторожничаете, товарищи, боитесь правды. Я читал твою записку, товарищ капитан. Не один ты виноват — все виноваты, и я в том числе. Первая ошибка: рано поверили в порядочность Востокова и Михеевой. Во-вторых, зря провели вторичный обыск в присутствии обоих: это показало им. где был тайник. И то, что пуст он, тоже им на руку. Они начали свой поиск и преуспели в нем раньше нас. А теперь за что нам Востокова задерживать? Икона — наследство. Они на нее по закону право имеют.
— Он же ее продавать поехал! — не сдержался Саблин.
— А куда? Вдруг в Третьяковку?
— Да в какую Третьяковку! Что он — святой агнец?
— Поднабрался ты, Саблин, терминологии… — усмехнулся Князев. — Конечно, Востоков не агнец и в Третьяковку икону не понесет. Будет искать связь со спекулянтами, пустит ее «плавать», как говорится. И может она таким образом «уплыть» за границу. Придется тебе, капитан, ехать в Москву, в Министерство внутренних дел.
Подполковник соединился с Москвой и попросил к телефону генерала Стрепетова.
— Иван Палыч, это Князев приветствует… Ничего себе, помаленьку… Да нет, не для встречи, я по делу звоню. Помощь потребуется… Да, дорогое дело… У нас в нем капитан Саблин задействован… Нет, не о том речь. Похищение иконы четырнадцатого века очень высокой художественно-исторической ценности. Есть предположение, что икона в Москве и, если мы прозеваем, может уплыть за границу. Саблин сегодня же выезжает в Москву и расскажет все, что ему известно…
Подполковник положил трубку и заключил: