Искатель. 1988. Выпуск №6
Шрифт:
— Что же здесь странного? — удивился полковник. — Любой болгарин в неофициальных письмах прибегает к краткой форме подписи.
— Но он всю жизнь подписывался не иначе, как Кандиларов! Хотя фамилия его и отдает церковным елеем, [6] раньше-то он ее не менял. Почему же теперь, в открытках, вместо Петко Кандиларова — какой-то П. Христов?
— Все-таки он из Турции пишет, — сказал Бурский. — Объявляет себя невозвращенцем.
— Ну и что? От турок он скрывается, что ли? — сказал полковник.
6
В
— А то, что «со вчерашнего дня» он в Стамбуле, но дату не уточняет, — гнул свое Бурский.
— Не хочет, чтобы установили, когда перешел границу.
— Намекает… да нет, прямо говорит: не намерен, мол, долго задерживаться в Турции, собирается в дальние края.
— Из Турции их обычно в Америку переправляют, а то и в Австралию, — проговорил полковник.
— Или, опять-таки, нас надувают. Вынуждают ничего не предпринимать, пока он не скроется черт знает куда, — продолжал размышлять Бурский. — Чтобы и не пытались разыскивать его в Турции.
— Что еще, капитан Шатев? — немного выждав, спросил Цветанов.
— Еще… Содержание стамбульской открытки кажется мне чересчур сухим. Все-таки любимая женщина, на двадцать пять лет моложе. Кандиларов порывает с ней, может быть, навсегда. А подпись — точно на пустяковой записочке:
«Твой П.»
Заметьте: в первой открытке все гораздо сердечнее:
«Целую тебя. Твой Петко».
Шатев замолчал, и трудно было понять, исчерпал он аргументы или ждет поддержки своих коллег.
— Ну так вот, — сказал полковник, досадливо махнув рукой. Ничто меня не убеждает, что Кандиларов не пьет сейчас шербет на берегах Босфора. И если ни у кого нет более весомых аргументов, то мой вам совет, ребятки: распрощайтесь с пустыми домыслами. Пора передавать дело коллегам из госбезопасности. Оно их заинтересует гораздо больше, чем вас, да и возможностей у них побольше. Глядишь, узнают и где он обретается в Турции, и с кем снюхался, и что поделывает, и куда понесут его ветры эмиграции.
— Лично я не согласен, товарищ полковник, — заявил вдруг Бурский.
— С чем это не согласен? — поморщился полковник. — Что у госбезопасности больше возможностей?
Не очень-то он любил, когда ему перечили так решительно.
— Не согласен, что нужно у нас дело отнимать. Как бы не попасть впросак перед коллегами из госбезопасности.
— Не беспокойся за свою репутацию. Если кто и окажется в неловком положении, так только я… Приказываю: розыск прекратить. Пропавший человек найден. Или вам охота тянуть дело Кандиларова до тех пор, пока не выйдете на пенсию?
Возвращаясь к себе, молчали. Но в душе каждого бушевала буря, и, едва переступив порог кабинета, Шатев громыхнул:
— Ну подумай, что ж это!..
— Николай! — резко осек его Бурский и глазами показал на стажера.
Решением начальника он и сам был недоволен, но его спокойный, выдержанный характер исключал крайности, срывы, а тем более недостойные выражения. Просто в данном случае полковник был прав. Стамбульская открытка достаточно красноречива: в Болгарии следов исчезнувшего нет, так что…
— И я думаю, что Кандиларов все еще находится в Турции, — сказал стажер Тодорчев.
— Ишь ты каков! — Шатев нашел наконец, на ком выместить обиду. — Такой молоденький, а уж и подлиза, и карьерист. Знаю я эту породу, вечно на стороне начальничков.
Парень не испугался, не отступил:
— Разве у младших нет права на собственное мнение?
— Погляди-ка на этого собственника!
— Угомонись, Николай! — Бурский с улыбкой покачал головой. — Я тоже не исключаю, если можно так выразиться, «стамбульских возможностей».
— И ты, Брут!
— О, да ты, кажется, Цезарем себя возомнил? — Шуточный тон возымел действие, атмосфера разрядилась.
Однако общее недовольство непроясненной ситуацией так и осталось.
Бурский был точен и исполнителен во всем, включая приход на работу. Даже незначительное опоздание он считал грубым нарушением дисциплины. Но и раньше положенного не являлся: считал это потерей личного времени. «Быть точным, появляться минута в минуту, — любил он говорить, — это, знаете ли, мастерство!» Сам будучи воплощением точности, Бурский в душе не одобрял полковника Цветанова, для которого понятия рабочего времени как бы и не существовало («Выдумка для чиновников!») — в том смысле, что признавал он только ранний приход на службу и поздний уход. Главным своим земным предназначением полковник почитал необходимость работать как вол — и тут он решительно расходился во мнениях со своею супругой. Но больше всех других страдала, конечно, его секретарша, которая, хоть и пыталась приноровиться к шефу, на работу приходила поздно, а с работы отпрашивалась рано (опять-таки, по критериям полковника).
На сей раз Цветанов встретил майора любезно, даже чересчур: последовали расспросы о здоровье, о самочувствии жены, об оценках и поведении детей. Не забыл он проявить интерес и к успехам капитана Шатева, и к успехам стажера.
Тем временем секретарша принесла кофе и ледяной тоник в высоких бокалах — угощение, обычно предназначавшееся для гостей. Бурский живо смекнул, что и сервис, и дипломатические любезности затеяны неспроста, и терпеливо дожидался главного, стараясь не выказать удивления (лучший способ отомстить за вчерашний приказ).
— Сам знаешь, Траян, — как-то особенно проникновенно сказал полковник, — точность — вежливость королей. А вежливость милицейских начальников? В умении смело признавать свои ошибки.
— Полковников или майоров? — не поднимая глаз от кофе, спокойно спросил Бурский.
— Полковников, само собой, полковников, не беспокойся. Какой начальник из майора! — совсем весело воскликнул Цветанов. — Вроде бы нашел я твоего Кандиларова. Тот или нет — никто пока не знает. Но за последние три недели другие Кандиларовы не исчезали. Вероятней всего, тот.