Искатель. 1989. Выпуск № 04
Шрифт:
Нервы стали как струны, упади с дерева лист, коснись — зазвенят тревожным и печальным гитарным перебором…
— Неужто не заляжет, нажравшись? — сквозь зубы спросил Платон и вдруг натянул повод. — А вон там? Ей-богу, вижу! Вижу!
Но Сабуров и сам уже видел сквозь деревья: что-то зеленое, не веселого травяного цвета, а угрюмого болотного, шевельнулось там, впереди, на лугу. У неширокого ручья паслась пятнистая коровенка, а неподалеку…
А неподалеку замер круглый блин аршинов трех в поперечнике и высотой человеку — ну, под мужское достояние, не выше. По краю, по всей окружности блина, чернели
Блин колыхнулся, множество ножек, сокращаясь, вытягиваясь, понесли его вперед со скоростью идущего шагом человека, и коровенка, только сейчас заметив это непонятное создание, глупо взмыкнула, вытаращилась, задрала вдруг хвост, собираясь бежать.
Не успела. Взвихрились черные шишки, оказавшись щупальцами аршин в пять каждое, жгуты превратились в широкие ленты, и весь пучок оплел корову, сшиб с ног, повалил, синие шишки тоже взвились щупальцами, только эти были покороче и потолще, кончались словно бы змеиными головами, только безглазыми и с длинными пастями, и зубов там — не перечесть. Зубы и щупальца рвали коровенку, пихали кусками в черные щели… Рев бедолажной животины вмиг затих.
Сабуров не выдержал, перегнулся с прядавшего ушами коня — все сегодня съеденное и выпитое рванулось наружу. Рядом то же самое происходило с Платоном.
— Ну, видел? — прохрипел Сабуров. — Куда там в шашки — опутает, вопьется…
Платон соскочил с коня — как ни разозлен был, а сообразил, что непривычный крестьянский конь выстрелов над ухом испугается. Пробежал десяток шагов до последних деревьев, обернулся:
— Коней держите, вашбродь! Мне с ружьем сподручнее!
До чуда-юда в самом деле было шагов двести, от револьверов на такой дистанции толку никакого. Урядник приложился. Целился недолго.
Чудо-юдо от выстрела содрогнулось, зашипело — пуля явно угодила в цель. Алые, в черную крапинку, шары заколыхались, стали подниматься вверх — будто со страшной скоростью вырастали красные цветы на зеленых стеблях. Вот стебли уже вытянулись на аршин. Шары качались, то ли принюхивались, то ли приглядывались, мотались в разные стороны, и вдруг все потянулись, наклонились в одном направлении — в их сторону. Господи Боже!
— Урядник, назад! — крикнул Сабуров.
Но урядник клацнул затвором, заложил новый патрон и выстрелил. Должно быть, он целил в те шары, но промахнулся. Черные и синие щупальца одно за другим отрывались от раскромсанной коровьей туши, чудище шипело, притопывая ногами, словно злилось на свою неповоротливость. Тогда только урядник с разбегу запрыгнул на коня, перехватил поводья у Сабурова, и они поскакали прочь, пронеслись с полверсты, оглянулись — никто не преследовал. Натянули поводья, и кони неохотно остановились.
— Ну, видел? — спросил Сабуров. — Нет, саблями никак невозможно. Вплотную не подступишься. Хреновые из нас Добрыни Никитичи, Платоша…
— Так что ж делать, подскажите, вашбродь! По шарам бить разве что…
— Одно и останется, — сказал Сабуров. — А ты заметил — ведет оно себя так, будто в него сроду не стреляли, не сразу и сообразило, что оглядеться следует. Непуганое.
— Господи ты Боже мой! — взвыл урядник. Его конь всхрапнул и дернулся. — Ну откуда оно на нашу голову взялось, и почему непуганое? Не должно его быть, в мать, в Христа, в трех святителей, вперехлест через тын! Не должно!
— Да ори не ори, а оно есть, — сказал Сабуров. — И положение наше хуже губернаторского во всех рассмотрениях. Пешком подходить — не успеем ему гляделки расхлестать. Верхом — лошади подведут, не строевые. Чересчур часто по нему палить, смотришь, и поумнеет, раскинет, что к чему. Засада нужна. А как устроить?
В их тревожные мысли ворвался стук копыт, и незадачливые ратоборцы повернули головы. Трое, нахлестывая лошадей, скакали напролом, спрямляя торную извилистую дорогу — снова голубые вездесущие мундиры, стрюки. Но все же это была вооруженная сила, власть. Сообразив это, поручик дал шенкеля своему коньку, вымахнул наперерез, закричал.
Кони под теми взрыли копытами землю, взнесенные резко натянутыми поводьями на дыбы, заплясали. Ружейный ствол дернулся было в сторону поручика, но опустился к руке. Поручик узнал знакомую Щучью Рожу, и сердце упало, на душе стало серо и мерзко.
— Па-азвольте заметить, что вы, будучи вне строя, тем не менее имеете на себе пояс с револьвером в кобуре, — сказал Крестовский, словно бы ничуть не удивившись неожиданной встрече. — И второй револьвер, заткнутый за пояс, противоречит всякому уставу. Где ваша кепи, наконец?
Поручик невольно схватился за голову — не было кепи на ней, буйной и раскудрявой; Бог знает, где кепи оставил, когда уронил. Но не время пикироваться. Он заспешил, захлебываясь словами, успевший подъехать урядник вставлял свое, оба старались говорить убедительно и веско, но чувствовали — выходит сумбурно и несерьезно.
— Так, — сказал ротмистр Крестовский. — Как же, слышал, слышал, чрезвычайно завлекательные побрехушки… Оставьте, поручик. Все это — очередные происки нигилистов, скажу я вам по секрету. Никаких сомнений. Вы с этим еще не сталкивались, а мы научены — все эти поджоги, слухи, подложные его императорского величества манифесты, золотыми буквами писанные, теперь вот чудо-юдо выдумали. А цель? Вы, молодой человек, не задумывались, какую цель эти поползновения преследуют? Посеять панику и взбунтовать народонаселение против властей. Позвольте мне, как человеку, приобщенному и опытному, развеять ваши заблуждения. Цель одна у них — мутить народ да изготовлять бомбы. Знаем-с! Все знаем!
Он выдернул из-за голенища сапога свернутую карту и с торжеством потряс ею перед носом поручика. Сунул обратно — небрежно, не глядя, поторопился разжать пальцы — и карта; скользнув по голенищу, упала на землю. Нижние чины не заметили, а поручик заметил, но не сказал, он подумал, что им с Платоном иметь карту местности совершенно необходимо, а стрюк справится и так, коли ему по службе положено иметь верхнее чутье, как у легавой…
Сочтя, очевидно, тему беседы исчерпанной, ротмистр обернулся к своим: