Искатель. 1989. Выпуск № 04
Шрифт:
— Объясните в таком случае, — сказала Щучья Рожа. Бумаги пока что не отдала.
Поручик Сабуров набрал в грудь воздуха и начал:
— Будучи в отпуске из действующей армии до сентября месяца для поправления здоровья от причиненных на театре военных действий ранений, что соответствующими бумагами подтверждается, имею следовать за собственный кошт до города, обозначенного на картах как Губернск, и в документах таковым же значащегося…
Он бубнил, как пономарь, не выказывая тоном иронии, но с такой нахальной развальцей, что ее учуяли все,
— …в каковом предстоит отыскать коллежского советника вдову Марью Петровну Оловянникову для передачи оной писем и личных вещей покойного сына ее, Верхогородского драгунского полка подпоручика Оловянникова, каковой геройски пал за Бога, царя и Отечество в боях за город Плевну и похоронен в таковом…
— Ради Бога, достаточно, — оборвал его ротмистр Крестовский. — Я уяснил суть анабазиса вашего. Что же, дали мы маху, господин Смирнов?
Это тому, партикулярному. Партикулярный чин (а видно было, что это не простой уличный шпион — именно статский чин) пожал плечами, вытянул из кармана потрепанную бумагу:
— Что поделать, Иван Филиппович, сыск дело такое… Смотрите, описание насквозь подходящее: «Роста высокого, сухощав, белокур, бледен, глаза голубые, в движениях быстр, бороду бреет, может носить усы на военный манер, не исключено появление в облике офицера либо чиновника». Подполковника Гартмана, царство ему небесное, наш как раз и успокоил, в офицерском мундире будучи…
— Интересная бледность — это у девиц, — сказал поручик Сабуров. — А я, по отзывам, всегда был румян.
— Может, это вы попросту загорели в целях маскирования, — любезно сообщил господин Смирнов. — А несчастного Гартмана бомбою злодейски убивая, были бледны.
— Господин Гартман, надо полагать, из ваших? Отдельного корпуса то бишь?
— Именно. Питаете неприязнь к отдельному корпусу?
— Помилуйте, с чего бы вдруг, — сказал поручик Сабуров. — Просто я, как-то так уж вышло, по другой части, мундиры больше другого цвета — хоть наши запылены да порваны иногда…
— Каждый служит государю императору на том месте, где поставлен, — сказала Щучья Рожа.
— О том самом я и говорю, — развел руки поручик. — Чох якши эфенди.
Губы Щучьей Рожи покривились:
— Па-атрудитесь в пределах Российской империи говорить на языке, утвержденном начальством! Патрудитесь получить документы. Можете следовать далее. Приношу извинения, служба.
И тут же рассосались жандармы, миг — и нету, воротился на свое место пузатый станционный страж, Крестовский и Смирнов повернулись кругом, будто поручика отныне не существовало вовсе, и Сабуров услышал:
— Отправить его отсюда, Иван Филиппыч, чтоб под ногами не путался.
— Дело. Займитесь, — кивнул Крестовский, ничуть не заботясь, слушал их Сабуров или нет. — Выпихните в Губернск до ночи сего вояжера. Черт, однажды уже нахватались в заграницах такие вот гонористые, дошло до декабря… Закрыть бы эту заграницу как-нибудь.
Смешок:
— Так ведь императрицы — они у нас как раз из
— Все равно. Закрыть. Чтоб ни туда и ни оттуда.
— Ну, этот-то — от турок. Азия-с.
— Все равно. И там свои вольтерьянцы. Правда, там их можно на кол, попросту…
И ушли. А Сабуров остался в странных чувствах — было тут что-то и от изумления и от гнева, но больше всего от ярости. Выглядел поручик в этой истории как нижний чин: ему вахмистр хлещет по роже, а он в ответ — упаси Боже, руки по швам и молчи…
Плюнул и решил выпить водки в буфете. Подали анисовую, хлебушка черного, русского (у болгар похож, а другой), предлагали селянку, но попросил сальца — чтоб с мясом и торчали зубчики чеснока, пожелтевшего уже, дух салу передавшего. Выпил рюмку. Еще выпил. Медленно возвращалось прежнее благодушное настроение.
О чем шла речь, он сообразил сразу. Давно было известно по скупым слухам, что в России, как в Европе, завелись революционеры. Как в Европе, кидают бомбы и палят по властям предержащим, пытаются взбунтовать народ, но ради чего это затеяно и кем — совершенно непонятно. Никто этих революционеров (называемых также нигилистами) не видел, никто не знает, много их или мало, то ли они в самом деле наняты Бисмарком, жидами и полячишками, то ли, как пятьдесят четыре года назад, мутню начинают люди из тех, кто, по тем же слухам, вписан в Бархатную книгу — а разве такие люди наемниками быть могут? Но вот какого рожна им нужно, если и так выполнено все, за что сложили головы полковник Пестель сотоварищи, — крестьян освободили, срок службы сбавили и произвели всевозможные реформы? Поручик Сабуров не знал ответов на эти вопросы. В Болгарии все было просто и ясно, там он понимал все сверху донизу, а в этих слухах сам черт ногу сломит…
— Господин Сабуров!
Смирнов стоял над ним, улыбаясь как ни в чем не бывало.
— Собирайтесь, господин Сабуров. Оказию мы вам подыскали. Не лакированный экипаж, правда, ну да разве вам привыкать, герою суровых баталий? Никто нас не упрекнет, что оказались нечуткими к славному представителю победоносного воинства российского.
Сабуров хотел было ответить по-русски и замысловато, но посмотрел в эти склизкие глаза и доподлинно сообразил, что в случае отказа или ссоры следует ожидать любой пакости. Да Бог с ними… Лучше уж убраться от них подальше. Он вздохнул и полез в карман за деньгами — уплатить буфетчику.
— А вот скажите, господин Смирнов, — решился он, когда вышли на воздух. — Эти ваши… ну, которые бомбами…
— Государственные преступники? Нигилисты?
— Эти. Что им нужно, вообще-то говоря?
— Расшатать престол в пользу внешнего врага, — веско сказал Смирнов. — Наняты Бисмарком, жидами и ляхами, — он подумал и добавил: — и французишками.
Все вроде бы правильно, и Смирнов был человеком государственным, облеченным и посвященным, да уж больно мерзкое впечатление производил сыщик, нюхало, стрюк, разве может такой говорить святую правду?