Искатель
Шрифт:
Хотя другие и были голодны, они спокойно сидели внутри тела, которые они все разделяли. Они не мешали Путешествннику и не лезли в его мысли. Он ощущал их, смутно, но они хранили мир и расстояние. Он был единственным охотником среди них, умевшим распознавать самые слабые приметы, слышать самые слабые звуки и чувствовать самые слабые запахи природы, он мог без устали идти по самому слабому следу, умел убивать быстро и эффективно. Они же все хотели только одного — разделить с ним вкус свеже-убитого мяса, кроме Сорака, который спал как во время охоты, так и во время пожирания добычи, а, просыпаясь, не помнил ничего. Все же другие ждали с напряженным ожиданием.
Хотя Путешествнник был сейчас на верху их общего сознания и контролировал тело, те из них, кто не спал, разделяли его ощущения и опыт. Не все личности, составлявшие сложный внутренний мир Сорака, бодрствовали в эту ночь. Поэт спал, предпочитая проснуться со светом дня и наблюдать с детским удивлением за тем, что делают Сорак и другие, а выходить наружу только для того, чтобы попеть и повеселиться, и только тогда, когда другим понадобится его веселье. Страшная личность, известная как Темный Маркиз, тоже спала, и остальные даже боялись забредать в те глубины подсознания Сорака, где дремал Маркиз. Он был похож на огромное, находящего в зимней спячке животное, почти всегда дремлющее, но иногда просыпающееся и тогда похожее на затаившегося в засаде зверя, который выходил на поверхность только тогда, когда надо было дать волю темной стороне природы Сорака.
Еще глубже в темных глубинах души Сорака спала сущность, о которой ни один из них, на самом деле, ничего не знал, так как эта особая сущность никогда не выходила наружу. Все они знали о ней, но только в том смысле, что он там, существует, завернутый в слои защитных ментальных блоков. Это был Внутренний Ребенок, которого Сорак называл Первоначальным Ядром, наиболее ранимая часть из них — тот, из которого они все родились. Этот ребенок был отцом всем тем мужчинам и женщинам, которыми они стали, родив их всех десять лет назад в пустыне Атхаса, когда маленького и испуганного мальчика выбросили из его племени умирать в безлюдной дикой земле. С последним невероятным криком ужаса и боли, ребенок родил их всех и убежал от того, что он больше не мог вынести. Теперь он спал, глубоко внутри, завернутый в покров, который сам построил для себя, охваченный сном, похожим на смерть. В некотором роде это и была смерть. Внутренний Ребенок мог никогда не проснуться. Зато если бы он проснулся, никто из остальных не знал, что с ними будет.
Страж подозревала. Они все родились, когда Ребенок сбежал от настоящей жизни, превратившейся в настоящий ночной кошмар. Теперь Ребенок спит. Если он опять проснется, это будет конец, конец им всем. Возможно даже Сораку, так как Сорак не был этим Ребенком, только выросшим. Сорак был основной личностью, это была суть соглашения, которое они заключили между собой, договора, который был абсолютно необходим и позволил поддерживать равновесие внутри племени. Но и сам Сорак родился после этого события, после того, как Ребенок отправился спать. Если Внутренний Ребенок проснется, то был шанс — Страж не знала, насколько сильный шанс — что он сможет сосуществовать вместе с Сораком, и, возможно, вместе с некоторыми из них. Но был также шанс, что как Сорак, так и все они просто исчезнут, и тело, которое все они разделяют, будет телом Ребенка, как оно и было раньше. Не физически, но ментально. Страж часто думала об этом, и спрашивала себя, что будет.
Кивары это все не касалось. По ночам она обычно не спала, зато часто дремала днем. Так что она могла не спать всю ночь, особенно когда Путешественник выходил наверх и отправлялся на охоту. Сама Кивара не была охотником. Она была чувственным созданием, проказливым и своенравным, озорной юной женщиной, для которой не существовало никаких запретов. Она предавалась любым чувственным удовольствиям, которые только были возможны, и готова была пуститься на любые, самые рискованные приключения, если они могли привести к новым удовольствиям. В этом смысле она могла быть опасна, так как, если остальные не следили за ней, она могла завести их в ловушку — и убежать, бросив все, оставив кому-нибудь другому ответственность за спасение их общего тела.
Сегодня однако, Киваре было вполне достаточно не спать, смотреть, чувствовать и слушать. Через острые органы чувств Путешественника живая и волнующая ночь лилась в нее. Она не могла повлиять на Путешественника, частично потому, что у нее не было таких талантов. Путешественник был намного сильнее, и если бы она сделала такую попытку, он мог бы рассердиться и отбросить ее глубоко вниз, не менее легко, чем он давил какую-нибудь надоедливую пустынную муху или смахивал песчаную блоху со своих бриджей. Но у Кивары не было ни малейшего желания выходить наверх, когда там был Путешественник, так как через него она могла испытывать чувственные удовольствия намного более острые, чем те, которые она испытывала, когда выходила сама. Ну и, конечно, она была голодна, как и все, никто из них не мог поесть, пока Путешественник не убъет.
Эйрон просто ждал…нетерпеливо, как всегда. Он бы хотел, чтобы Путешественник поторопился и нашел некоторую добычу для них. Он никогда не понимал, почему для этого всегда требуется так много времени. Его сухая, ироничная и пессемистическая натура заставляла его вечно опасаться, что именно этой ночью Путешественнику не повезет на охоте, и им придется идти еще один день, полагаясь на Сорака и его друидскую пищу. Эйрон считал это безумством. Эти глупые монахини сбили Сорака с верного пути. Он был частично эльф и частично халфлинг — но как эльфы, так и халфлинги ели мясо. Лично он предпочитал его сырым и только что убитым, но любое мясо было лучше того корма дла канка, который Сорак ел днем. Ну зачем ему эти семена, фрукты и листья лотоса? Это еда для канка, не для эльфлинга! Каждый раз, когда в городе Сорак проходил через лавку, в которой продавалось приготовленное мясо, Эйрон мог нюхать его и у него начинала течь слюна. Иногда у самого Сорака текла слюна от голода Эйрона, Эйрон ощущал недовольство основной личности и был вынужден уходить, надутый и недовольный. Он хотел, как всегда, чтобы Путешественник поторопился. Он хотел наесться и пойти спать с набитым животом.
Путешественник чувствовал недовольство Эйрона, но не обращал на него ни малейшего внимания. Он вообще редко обращал внимание на нужды Эйрона. Мысли Эйрона были бессмысленны и совершенно неинтересны ему. Эйрон не умел охотиться. Эйрон не мог идти по следу. Эйрон не омог ощутить добычу, он не был достаточно наблюдательным, чтобы заметить малейшее движение в кустах пустыни. Он не мог слышать ничего, кроме звука своего собственного голоса, который он чересчур любил. Эйрон, думал Путешественник, был совершенно глупым и ненужным созданием. Он предпочитал компанию Поэта, который тоже был глуп, но весел и забавен. Днем, когда Путешественник был наверху, он часто разрешал Поэту выходить наружу и тот пел веселые мелодии, которые Путешественник с удовольствием слушал, пока сам шел по следу. Но слушать Эйрона было бесполезной тратой времени. Когда Путешественник подумал об этом, Эйрон воспринял его мысль и безропотно отступил, сохраняя мир.
Его ночное зрение было не хуже, чем у горного кота, и Путешественник внимательно оглядывал землю вокруг себя в поисках любого знака для начала игры-охоты. Наконец он заметил кое-что и встал на колени, проверяя слабую отметину, которую пропустил бы любой другой следопыт. Это были следы, оставленные пробежавшим эрдландом, большой нелетающей птицей пустыни, которая передвигалась на двух могучих ногах, заканчивающихся острыми когтями. Путешественник знал, что эрдланды были родственны эрдлу, дикие стада которых бегали в пустых землях, но множество эрдлу выращивалось пастухами пустыни для продажи на городских рынках. Эрдлу высоко ценились жителями города за свои яйца, хотя часто ели и их мясо. Диких эрдлу было очень трудно поймать, так как они легко пугались и были способны бежать с огромной скоростью. Эрдланды, однако, были больше по размеру и не двигались так быстро. И хотя их яйца были далеко не такие вкусные, как яйца эрдлу, их мясо было намного вкуснее и жирнее. Одной птицы было вполне досточно для пира, ее мясом можно было набить их живот под завязку, и еще осталось бы много для пустынных падальщиков. Однако, хотя эрдланды двигались не так быстро, как их более мелкие родственники, поймать их было совсем не просто, охотнику надо было преодолеть много опасностей.
Взрослые эрдланды достигали высоты пятнадцати футов и весили почти тонну. Удар их могучей ноги был безусловно смертелен, а острые когти могли оставить очень неприятные раны. Более того, взрослая птица, а именно она оставила эти следы, обладала огромным, клинообразным клювом, в отличии от молодых птиц, чьи клювы были малы и неопасны. Когда взрослый эрдланд клевал, он запросто расщеплял кости, а удар его могучего клюва мог оторвать руку или ногу.
Путешественник тщательно проверил землю вокруг следа. Обычно дикие эрдланды сбивались в стада, но этот, похоже, был один и след был совсем свежий. Путешественник немного прошел назад по следу, в поисках любого знака, который мог сказать ему, что птица ранена. И буквально через несколько футов он нашел то, что искал. Птица потеряла кусочек когтя, не настолько большой, чтобы совсем лишить ее сил, но достаточно большой, чтобы замедлить ее движение настолько, что она больше не могла бегать с остальным стадом. Поэтому этот эрдланд и отстал от стада. Тем не менее он не был легкой добычей.