Искатели сбитых самолетов
Шрифт:
Развел небольшой костер из сушняка. На треножнике из ивовых прутьев подвесил чайник. Много ли человеку надо? Напьюсь чаю, отгребу с песка золу и угли догоревшего костра, вот и постель готова.
Опускаю лицо в дым костра, спасаясь от назойливых комаров, и вдруг сквозь их жалобное пенье слышу: кто-то по мелководью идет ко мне — «тюп, тюп, тюп».
Свет ищет Ладу
По закону странствий известно — стоит ночью развести костер, обязательно его
На этот раз, судя по ритму — «тюп-тюп, тюп-тюп», шло нечто двуногое.
Повернулся на шлепанье шагов, вижу: мальчишка. Вышел из воды, подошел и молча сел, протянув к огню босые ноги. Стриженная под машинку круглая голова, курносый. Рубашка заправлена в короткие штаны. Смотрит в костер, молчит. Помалкиваю и я. По законам бродяжного гостеприимства не полагается расспрашивать. Если человек найдет нужным, сам скажет.
Услышав, что вода закипела, я бросил в чайник горсть смородиновых листьев. И, закрыв, поставил на землю студиться.
А потом достал консервную банку, заменявшую кружку, налил чай и подал гостю. Протянул ему и корку хлеба, посыпанную солью. Сахара я не захватил, а меду ни пчелиного, ни шмелиного еще не расстарался.
Мальчишка, поблагодарив кивком, подул на чай, попробовал и стал пить, не выказывая ни удивления, ни одобрения.
Над рекой пронеслась какая-то птица с отчаянным криком, словно предупреждая о чем-то. Звонко, как по воде лопатой, ударил не то шелеспер спросонья, не то лещ, поднявшись со дна.
— Водяной ладонью хлопнул, — подмигнул я мальчишке.
Из-за зубчатых елей, ставших еще темней, показался двурогий месяц и закачался в воде.
— Русалочья лодочка, — кивнул я.
Сразу ударили почему-то соловьи и тут же смолкли. И тогда запел один, да так, что мы заслушались, и лес притих, и речка, и месяц.
— А вы видели, как соловей поет? — спросил мальчишка.
— Нет… как-то не приходилось.
— А ведь если тихо подкрасться, можно поглядеть. Слышать — это все могут, а вот увидеть — не каждый.
— Ну ты попробуй и подкрадись.
Мальчишка в ответ лишь глубоко вздохнул и, прихлебнув остатки чая, поднялся, стряхнул крошки с колен.
— Завидую я вам, хоть вы и старый… Плывете, куда хотите, живете, как хотите… Никто вас ночью не заставляет спать…
И он пошел, исчезнув так же таинственно, как появился. Только долго еще до меня доносилось «тюп-тюп, тюп-тюп»…
А через некоторое время в той стороне, где он растворился, раздалось вдруг:
— Свет Иванович, ау! Вы не нашли?
— Нет еще, ищу, Лада!
В темнеющем лесу замелькали огоньки карманных фонариков. И все стихло.
Странная ночь. Забавный мальчишка. Не его ли ищут таинственные Свет и Лада?
Когда все стихло, я вытащил из воды свой легкий долбленый челнок, опрокинул его над погашенным костром — вот и крыша над головой. Залег на нагретом песке и заснул, как на доброй русской печке.
Разбудили меня… аплодисменты. Протер глаза, что за диво? Пустынная река струится, дикий лес по берегам, а над водой звонкие рукоплесканья. Собрание, что ли, приснилось?
Присмотрелся и вижу: неведомые люди не то в древнегреческих хитонах, не то завернувшись в одеяла стоят на обрывистом берегу и дружно приветствуют восход солнца.
Поднялся я, чтобы получше разглядеть этих новых солнцепоклонников, но те исчезли, словно растворились в тумане среди сосен.
А на смену им из-за красных стволов выбежали пятеро простоволосых девушек. Натянув голубые шлемы, они вошли в розовую воду и, вспенив ее купаньем, вышли на золотистый песок.
И стали резвиться совсем не по-девичьи. Перепрыгивали друг через друга, словно учились вскакивать на неоседланных коней. Ходили на руках. Бросали копья, кто дальше кинет. Что-то воинственное было в их резвых играх.
Какие-то древнегреческие сны мне видятся наяву, и это на земле новогородской, в наше время!
Не успел одуматься, как одна воинственная девица переплывает протоку и возникает передо мной, ослепительно сверкая в каплях воды. И строгим голосом, в котором звенит металл, вопрошает:
— Что вы здесь делаете?
Это звучит как грозное предупреждение: подсматриванье за амазонками здесь карается смертной казнью.
Прогоняя наваждение, говорю самое простое:
— Да вот собираюсь чай пить.
— Почему именно здесь? Разве вам нет другого места?
Девица смотрела на меня с таким негодованием, что если бы не часы на запястье, я окончательно бы принял ее за амазонку. Не выдержав испепеляющего взгляда ее светло-карих глаз, пообещал:
— Я ненадолго, попью чайку и поплыву дальше.
Это ее вполне устроило, и, кивнув, она бросилась в обратный путь, вспенив реку. На берегу сорвала с себя шлем, как после победной битвы. Волосы ее распушились золотистым шаром.
Повелительно крикнув что-то, она исчезла за стволом деревьев, а воинственные девы кинулись за ней.
Но на этом не кончились чудеса здешних мест. На смену амазонкам появился вдруг кривоногий матрос в полосатой тельняшке.
То есть матросом он оказался потом, а вначале выкатился какой-то бочонок, сложенный из спасательных кругов, нанизанных на руки и на туловище. А за ним двигалось нечто увешанное веревками и буйками.
Сбросив свою ношу на прибрежный песок, моряк крякнул, вытер вспотевшую лысину и поправил седые усы.
Оставшись в трусах и в тельняшке, старик почесал бок и, словно от щекотки, засмеялся: