Искатели сбитых самолетов
Шрифт:
Мы быстро пошли в дальний угол парка.
Вскоре из-за кустарников донесся знакомый мотив из «Трех поросенков», и мы увидели кучку ребят под высокой елью, а затем прислонившегося к ее стволу баяниста.
— Видите, где уединились мои милые «братцы-кролики», чтобы приготовить свой номер.
— Сюрприз, запланированный заранее, еще в Ленинграде?
— Да, конечно, но ведь это знаем-то только мы, руководство, а для ребят это тайна.
Владлена Сергеевна сделала баянисту знак продолжать, и мы остановились в тени рябинника. Баян заиграл громче, руководительница
Три девочки изображали трех веселых поросят, строивших домики — один травяной, другой лубяной, третий каменный. А здоровенный толстый мальчишка представлял страшного волка. Был он такой увалистый, добродушный, что я улыбнулся.
— Вы не смейтесь, этот вечер у нас посвящен оборонной теме, которая нам очень нужна. Волк у нас будет означать Гитлера… Лубяные и травяные домики, которые он легко разрушил, сами понимаете, намек на слабые буржуазные государства. А каменный — страна особая, об него волк обломает свои фашистские зубы!
Нет, не страшен нам фашизм,
Злой фашизм, злой фашизм,
Мы за армией родной,
Как за каменной стеной, за стеной, —
лихо пропели артисты, изображающие веселых поросят.
Владлена Сергеевна довольно улыбнулась.
И вдруг у подножья развесистой ели что-то зашипело по-змеиному, зарычало по-звериному, с визгом понеслось по стволу и как трахнет — только дым пошел.
И волк, и поросята, и все участники оборонного представления бросились к вожатой. А она, опомнившись, закричала:
— Держи, лови!
По кустам удирал какой-то белоголовый мальчишка.
— Вот так сюрприз, — пробормотал я.
— И ничего особенного — хулиганство этих противных мальчишек! Кто это сделал, Тезка?
— Нет, Герка!
— Нет, Тезка!
Затеялся непонятный спор.
Наконец вожатая мне объяснила:
— Есть у нас братья-близнецы Файеровы — Тезей и Геракл, — ну совершенно неразличимые по внешности. То есть как две капли воды. Вручая их нам, родители предупредили, что Тезка отчаянный шалун и озорник, а Гера, наоборот, тихоня. Но мы не записали, кто из них кто, а на лбу у них не помечено… И теперь не можем различить Герку от Тезки… А они этим пользуются и притворяются то одним, то другим, вы понимаете?
— Вот и сейчас, кто это сделал? — указала она на подпаленный ствол елки. — Конечно, не тихоня, а озорник. И если бы мы застали проказника на месте преступления, мы бы точно знали, что это Тезка! Мы бы его как-нибудь пометили…
— Гм, он мог назваться и Геркой!
— Озорник — тихоней?
— Возможно!
— Но и тихоня мог назваться озорником! Брат его мог подговорить!
— Вот так задача! Гордиев узел какой-то!
— А вот мы их попросим честно размежеваться на совете дружины, — погрозилась вожатая вслед исчезнувшему Тезею… или Гераклу.
— Владлена Сергеевна, а ведь ребята здорово проявили свою самодеятельность. Они показали,
— Ой, ну вас, мне не до шуток…
— Но для ребят это все естественно, война так война!
— А бертолетову соль из аптеки таскать? А сахар? И толочь все это с углем, изобретать самодельный порох, это тоже естественно?
— Каюсь, тоже изобретал порох в этом возрасте…
— Ну, знаете, теперь дети воспитываются на всем готовом, изобретать им ни к чему!
Вожатая вдруг взглянула на часы:
— Ах, мы опаздываем на рыбчас!
И бросилась к реке.
Я едва успевал за ее порывистыми движениями. Но даже торопясь, она шла только по тропинкам. Ни разу не сократила путь, хотя легко мы могли бы пройти к реке напрямик.
Когда повеяло свежестью от воды, она раздвинула заросли ивняка, как опытный конферансье театральный занавес.
Передо мной возник неправдоподобно чистый песок, за ним — неестественно голубая река и зубчатый зеленый лес, яркий, словно только что нарисованный свежей краской.
— Красиво, да? Как декорация в театре! А река что Невский проспект, верно ведь — пряменькая пряменькая и такая гладкая… блестит, как асфальт!
Да, река в этом месте текла ровно, без омутов и завертей.
Вдоль всего берега стояли, как на линейке, ребята в красных галстуках, держа наперевес удочки… А вдоль строя расхаживал цапельными шагами высокий тощий старик с донкихотской узкой бородой и поправлял их, поучал, как правильно закидывать удочки.
— Инструктор, — с гордостью кивнула Владлена Сергеевна, — его — заполучил наш директор через общество «Рыболов-спортсмен».
— Чему же он их учит? Это же место совсем не рыболовное, ни омута, ни заводей… Да и время-то мертвое, — я посмотрел на солнце, — полдневная заря давно прошла, а вечерняя еще не наступила. Не поймают они ничего!
— Почему?
— Ну, такой уж у рыбы распорядок дня, что ли, — приспосабливаясь к понятиям Владлены, сказал я, — летом она хорошо клюет рано утром, немного в полдень и еще поздно вечером.
— Ну уж это ее дело; мы к рыбьим капризам лагерное расписание приспосабливать не будем! — И тонкие губы ее изобразили презрительность высшего существа к низшей братии. Она взглянула на ровный строй рыболовов, одинаково держащих удочки наперевес, и снова на лице ее появилось довольство.
— Хоть в кино снимай!
Откуда ни возьмись вдали показалась лодка, полная шумной лохматой детворы совсем не пионерского вида. И помчалась вдоль ровного строя рыбаков, сильно шлепая веслами. Задевая лески, обрывая поплавки, пугая рыбу, «неорганизованные» мальчишки кричали какие-то обидные дразнилки.
Не успел я сообразить, что это за «пираты», как на шум выскочил из парка Морячок в своей полосатой тельняшке и с возгласом «Полундра!» кинулся в речку.
Вслед за Морячком в речку попрыгали еще несколько ребят и, вцепившись в борт лодки, пытались ее опрокинуть. А «пираты» в ответ принялись бить мальчишек чем попало по рукам и по головам.