Искатели странного
Шрифт:
Люк оказался на носу справа. Он был очень низко, у самого пола. Вдобавок из-за размеров самой машины он выглядел неприлично узким. Грег на мгновение замешкался, и Пушкарев ободряюще хлопнул его по плечу. Грегу показалось вдруг, что вот сейчас он застрянет и опозорится на вечные времена. Пушкарев подтолкнул его еще раз, и Грег, опустившись на корточки, косо, плечом вперед вдвинулся в проем и исчез внутри. Когда Пушкарев, сопя и покряхтывая, пролез следом, Грег уже сидел в правом, командирском, кресле. Пушкарев поднял брови, собрался было рассердиться, но потом сообразил, что мальчишка просто боится сесть за управление, и добродушно проворчал по-русски: «На пилотское, на пилотское место, юноша…»
Пока Грег пересаживался и подгонял
— Чего ждешь? Трогай! Посмотрим, чему вас там, на Земле, учат…
Грег, волнуясь, нажал клавишу. Ожил компьютер, и Грег забыл о своих страхах. Все приборы оказались такими же, как на учебных машинах, и он с облегчением почувствовал, как к нему пришел спасительный автоматизм.
Компьютер прогнал тест самопроверки, затем по экрану побежали, вытесняя друг друга, короткие надписи обязательных предмаршрутных проверок: «Люк — закрыт. Энергопитание — рабочий режим. Система охлаждения — норма. Температура…» Одновременно с успокоительным зеленым огоньком ожил радиофон. Голос дежурного размеренно произнес: «Дистанционный контроль — все системы исправны. Четверка, вам выход через главный шлюз».
— Я четвертый. Вас понял, выхожу через главный шлюз, — тут же отозвался Грег, и Пушкарев с одобрением заметил его спокойствие. Если он и волновался, внешне это никак не проявлялось.
Скаф дрогнул и приподнялся на метр над полом — четыре пары ног разом распрямились, удерживая горизонтально громоздкое тело машины. Грег взглянул на соседнее кресло. Пушкарев восседал в нем, как Будда, скрестив руки на животе и полуприкрыв глаза. Видел он тем не менее все, что происходило вокруг. Не разжимая губ, он, как чревовещатель, внятно произнес:
— Главный шлюз — направо и вдоль стены. Там увидишь, обозначено.
Грег тронул машину, осторожно лавируя между контейнерами с оборудованием — их разгрузить до сих пор не удосужились. Там было действительно обозначено.
Шлюз оказался тройным. Грег, хотя и ощущал жгучее желание поскорее очутиться на поверхности планеты, делал все не спеша, как учили. С Венерой шутки плохи — давление в сто атмосфер и температура в пятьсот градусов способны убить так же верно, как луч бластера, и почти так же быстро. Поэтому Грег переводил скаф в следующую шлюзовую камеру только после того, как устанавливался стационарный режим работы охладителя и автоматика подтверждала герметичность. Во второй камере к ним, беззвучно топоча по полу, кинулись маленькие безголовые киберсварщики. Брызгая по сторонам отблесками плазмы, быстро заварили люк. «Вот тебя и запечатали», — тут же прокомментировал, по радио диспетчер.
— Отставить внеслужебные разговоры, — пророкотал Пушкарев.
— Ё-мое! Шеф! — ахнул диспетчер и замолчал.
…Люди освоили десятки планет в Галактике и убедились при этом: Земля не правило, а скорее исключение. «Нормальная» планета таких размеров должна иметь плотную атмосферу с давлением в сотни килограммов на квадратный сантиметр. Свою ближайшую соседку — Венеру — люди изучили довольно хорошо, не раз побывали на ее поверхности, но освоить не могли. Самое продолжительное пребывание здесь не превышало нескольких суток — на охлаждение не хватало никаких запасов энергии, а густая, как кисель, атмосфера при таких давлении и температуре съедала самые инертные металлы за несколько недель. Лишь лет сорок назад на Венере появилась постоянная Станция. Построили ее не люди — искусственный мозг, созданный Шарлем Стабульским, сумел решить проблему отвода тепла, разработал устойчивые К венерианской атмосфере сплавы и построил саму Станцию. Мозг тогда почти сразу же отправился
Гигантская створка наружного люка медленно поднялась вверх, открывая взгляду безжизненный ландшафт, уже слегка приевшийся Грегу на обзорных экранах Станции. Скаф осторожно спустился по трапу на почву планеты. С замиранием сердца Гpeг убедился, что никакие экраны не могут заменить непосредственного восприятия. Он еле сдержал рвущийся наружу щенячий восторг. Ему пришлось напомнить себе, что не только десятки землепроходцев побывали тут в незапамятные времена, но сейчас, сегодня, сей момент не один и не два человека точно в таких же машинах находятся под этим же перламутровым, жемчужным небом и не чувствуют себя первооткрывателями, а выполняют работу — Обычную, каждодневную работу.
Уговоры помогали слабо — Грег добросовестно отвел машину от Станции, взял нужный курс и включил автоводитель, но от праздничного, приподнятого настроения не избавился. Он выполнял требуемые операции, едва сдерживая нетерпение, чтобы покончить с рутиной и скорее отдаться главному — созерцанию окружающего.
Маршрут был исхожен десятки, если не сотни раз, поэтому бортовой компьютер, не задавая вопросов, свернул в сторону, обогнул каменистую россыпь, обошел глинистый холм и увеличил скорость до максимума — вышел на тропу, пробитую в грунте бесчисленными пробегавшими до него скафами. На Станцию — прозаический приземистый купол метров трехсот в диаметре — Грег бросил один только быстрый взгляд, откинулся в кресле и зачарованно впился глазами в разворачивающуюся перед ним панораму.
О Венере не давали правильного представления ни фотографии, ни фильмы, ни наблюдения с помощью экранов изнутри Станции. И первое, что невозможно передать, что можно видеть только самому, живьем, — это свет. Процеженный сквозь толстый слой облаков, он оставался тем не менее сильным, очень сильным; он заставлял жмуриться, как на Земле в яркий зимний полдень.
Но он не слепил, не искрился, он оставался живым, теплым солнечным светом. Впервые Грег не то чтобы умом понял — почувствовал, что белый цвет, по сути, есть смешение воедино всех мыслимых цветов. От него светилось все небо — Грег не воспринимал небосвод, как облачный шатер, которым он вообще-то и являлся. Нет, это был именно небосвод, в прямом значении этого слова. Он был ощутимо твердым на вид, его хотелось потрогать рукой — такой он был полупрозрачный, озаренный исходящим из его толщи светом. Где-то в глубине его проплывали порой неясные тени, отчего неуловимо менялся и ландшафт кругом. Отчетливой линии горизонта не было, как не было и границы небесной тверди над головой. Казалось, что воздух вверху плотнеет и постепенно отвердевает, становясь непрозрачным и светясь изнутри, как светятся на Земле ночные океанские волны. Нет, скорее — как светятся полупрозрачные угли в костре…
Жемчужное сияние снаружи не давало поверить, что скаф окружает адская, невообразимая, нечеловеческая жара. Грег коснулся рукой внутренней поверхности прозрачного пластилитового колпака. Несмотря на охлаждение, она была горячей. Долго руку на ней было не удержать. Но и это не убеждало. Грег оглянулся назад, на раскаленные до светло-оранжевого свечения ребристые пластины теплообменника. Умом он понимал, что нормальная, обычная температура внутри скафа поддерживается только потому, что просачивающееся снаружи, от нагретых наружных стенок машины, тепло непрерывно собирается, перекачивается в теплообменник и рассеивается в атмосфере — температура на ребрах радиатора, судя по его цвету, была не ниже семисот градусов. Но все это умозрительно, а за окном — ласковый пейзаж, в котором воздух хотя и прозрачен, но видим — чуть окрашенными перемещающимися струями, то плавно скользящими вдоль склонов холмов, то закручивающимися неспешными спиралями, тающими во всепроникающем, не дающем теней свете…