Искатели
Шрифт:
"Голод. Экзотическое слово", — Платон почувствовал, как неестественно далеко они сейчас от благополучной Земли.
— И как там Укусика и котята, — задумчиво сказала Диана. — И Карпуша тоже?
— Плохо, — жестко ответил Титаныч. — Может и не хватить кормов, пока мы тут в "Бабочке" II отдыхаем. Им не объяснили, что надо экономить.
— Да, нам-то хорошо, — негромко, почти про себя, произнес Платон.
Он с острым стыдом вспомнил о Конге:
"Запасов у него в скафандре было мало. Едва-едва до базы РЗМ. Да и далеко для него, с его ложноножками. Неужели, не дошел"?
А такое вполне могло случиться. Здесь, далеко от упорядоченного земного благополучия. Сейчас все представления о благополучии, об удаче, обо всем хорошем были связаны с Землей.
— Непонятно, чего мы ждем, — сказал Титаныч. — Ни воды, ни льда больше нет, и кислорода скоро не станет. Выдохлась "Бабочка" II, все нам отдала.
Платон всем телом почувствовал, как он опять одевает скафандр. Этого делать мучительно не хотелось.
"Машина для пыток", — едва не сказал он вслух. К счастью, вовремя успел остановить себя.
Выходить наружу, в пустыню, тоже категорически не хотелось.
— Ладно, вечно сидеть здесь невозможно, — сказал он. — Завтра пойдем. С утра, — сделал он уступку себе. — Прикручивай назад свои ноги, Титаныч!
— Ночью шоколад сварю, — пробурчал тот. — Какао с молоком сухим еще есть. Сахар, считай, тоже — тростник. Сварю и в скафандры вам заправлю.
Ахилл заметно поморщился. Как все грубоватые люди, он не любил сладкого.
— В детстве всегда мечтала одним шоколадом питаться, — сказала Диана. Ее слова почему-то прозвучали совсем невесело.
Они опять шли: дробили и дробили камень стальными подошвами. Казалось, что все здесь, даже этот камень, сожжено солнцем. Опять казалось. Хотя все знали, что жарко здесь никогда не бывает. Хорошо знали, что, наоборот, бывает очень холодно.
Платон посмотрел на круглый градусник на запястье, на месте обычных нормальных часов:
"Ну, и куда мы идем? Дойдем, и дальше что? Это романтично, конечно, — завязать кеды на грудах золота…"
Платон тайком уже много раз пытался с помощью радио в скафандре связаться с базой РЗМ, просить помощи, но жесткое космическое излучение мешало. Похоже, что пробиться было невозможно.
Постоянно попадались грибные боги. Все те же знакомые мотивы: квадратные рожи, выпуклые каменные узоры — там, где они сохранились. Некоторые изваяния угадывались с трудом, эти совсем разрушились. Наверное, когда-то они были вытесаны из стоящих здесь же местных камней. Потом стали попадаться скульптуры как будто из расплавленного песка.
"Тема ни для одной диссертации. Как я назову такой материал? Искусственный обсидиан, наверное. Если до этого у самого мозги не расплавятся".
И заброшенные летающие тарелки встречались все чаще. Разбитые, расколотые, разрушенные. Какие-то больше, какие-то меньше, полузасыпанные песком, если это, действительно, был песок.
Сейчас ближайшая, зияющая черной квадратной дырой открытой двери, была совсем похожа на скалу с пещерой. Они теперь так и шли — от одного заброшенного корабля к другому, отдыхая внутри них и там же ночуя. Возле тарелки с дверью-пещерой все почему-то остановились. Подошедший Платон увидел, что перед ними лежит полузасыпанное тело в нелепом старинном скафандре. Обшивка на нем превратилась в лохмотья, давно потеряла вообще любой цвет и была пропитана толстым слоем пыли. Скафандр покоробился, будто смятая бумага. За допотопным полупрозрачным стеклом шлема угадывалось черное мумифицированное лицо.
— Коллеги наши, — тускло, устало сказал Ахилл. — Там, внутри, еще один есть. Тоже, наверное, за сокровищами шли.
В начале следующего дня пути повезло найти полуживую, кое-как действующую и герметичную тарелку. С трудом они запустили установку, накачавшую кислород. Никаких замороженных лягушек и морских свинок здесь не оказалось.
Они сидели вокруг маленькой плазменной горелки. Только ее пламя освещало все вокруг. Лица охотников за сокровищами, синие в этом мертвом свете, выглядывающие из темноты пучеглазые клыкастые рожи — барельефы на стенах. От этих стен шел неземной нечеловеческий холод. Все грызли комья грубого бурого шоколада, изготовленного Титанычем.
— Может, потом отсюда и запчасти для "Обсидиановой бабочки", для моей "Цпапалотль" снимем, — заговорил Кукулькан. — А "Обсидиановую бабочку" II не тронем, ее жалко. Приютила она нас в трудную минуту.
— Накормила, обогрела… — задумчиво произнес кто-то.
Горелка тихо ревела, стремительно сжигая драгоценный кислород. Титаныч снял густо истекающую паром в этом холоде кастрюлю. По его настоянию все до сих пор несли на себе даже серебряную и фарфоровую посуду, весь походный фамильный кентовский сервиз.
Суп в этой кастрюле был сварен из всего, что осталось. Сюда пошли все остатки крупы, собранные по пакетам, коробкам и мешкам. Пшено, рис, гречка, перловка и саго. Крупинки в супе можно было бы сосчитать поштучно.
— Питаться акридами, — задумчиво произнес Титаныч.
— Чем? — конечно, не удержалась от вопроса Диана. — Что это такое?
— Да я и сам не знаю, — пробурчал тот. — Хорошо, что у меня сердца нет, а то бы не выдержало оно такого надругательства над кулинарией.
Он теперь двигался медленно, с трудом, песок совсем забил суставы старика.
— А твои предки, Кукулькан, древние индейцы, не знали, что они летали на летающих тарелках, — сказала Диана. — У них тарелок вообще не было.
Ахилл свою долю супа почему-то брать не стал. Он сидел неподвижно, будто заснул. Его простуженная шея была обмотана веревкой, вместо шарфа, чтобы было теплее.
В последнее время он стал похож на Титаныча. В пустыне шагал, хромая и пошатываясь. Они так и шли вдвоем, позади всех. Ахилл теперь будто вытягивал из себя последние силы, то, что осталось. Но жалоб никто от него ни разу не услышал. А сегодня слов вообще. Сегодня он совсем замолчал.