Искажение
Шрифт:
Глупая. Наивная. Жалкая. Все вместе.
Пытаясь справиться со своей ревностью, я снова начала расчесывать тыльные стороны ладоней. Не рассчитала силу, да и ногти пора было подстричь. На коже взбугрились красноватые полосы. Плевать.
Хотелось забиться в одно из пыльных кресел, свернуться калачиком и полноценно разрыдаться, выплескивая все, что разъедало меня изнутри. Но вместо этого я так и стояла, не шелохнувшись, позволяя мыслям отравлять себя все сильнее.
А что, если только для Саги Данте был случайным развлечением? Может, для него она значит гораздо больше? Я до мельчайших деталей помнила тот вечер в его квартирке в Будапеште, каждый жест, каждое
Возможно, если бы Сага мне не нравилась, пережить эти чувства было бы проще. Но увы – из клетки, с грохотом опустившейся на меня, не было спасения.
И ведь это не последняя клетка из тех, что ждут меня в Дозорном Доме.
Пришедшее понимание меня немного встряхнуло, и я зло стерла слезы рукавом.
Как только я восстановлюсь и снова смогу перемещаться, они найдут способ использовать меня. Слишком наивно предполагать, что меня ждет что-то другое, если я останусь с ними – да с кем угодно, считающим последние чудеса своими по праву.
Я сделала шаг, и пол под ногами вдруг стал тонким и хрупким, как ледяная корка. Еще один – и я не услышала, но почувствовала, как материальность подо мной хрустит, крошится, исчезает, уступая место чему-то иному. Пылинки, летающие по комнате, обрели цель и маршрут, и серебряными потоками устремились ко мне.
А под старыми покрывалами и чехлами для мебели зашевелилась тьма. О, неужели я могла подумать, что она обо мне забудет?
– Как же сложно до тебя достучаться, – сказал Финеас Гавелл у меня за спиной.
ПОХОРОНЫ И ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ
Обернуться быстро не получилось – пространство вокруг загустело, как кисель сновидения. Прошло все время мира, прежде чем я смогла посмотреть туда, откуда донесся голос, и обнаружить, что никого там нет.
Я находилась в коконе – запечатлении реальности, вцепившейся в меня, хоть я ей больше и не принадлежала. Где-то здесь проходила грань между ней и межпространством, и я знала, что сейчас разрушу ее, как разрушала десятки раз до этого. И… что дальше?
У меня больше не было моего оружия – кинжал рассыпался белыми искрами, когда я пыталась прорубиться им через тьму к Данте. А там, за коконом, меня ожидал межпространственный двойник и искажения, и, если я буду безоружна, встречи эти ничем хорошим не закончатся.
– Финеас, – позвала я. Не мог же он просто затащить меня сюда и уйти, зная, что я сейчас бессильна?
Я огляделась. Кроме того, что под ходящими ходуном чехлами уже явно была не мебель, я заметила, что гранаты на декоративных холстах, последовавших за мной сюда, стали объемнее, живее, реальнее. Красная капелька сорвалась с раздавленного зернышка и упала на пол. Жутко. В окне было темно – но совсем не потому, что вслед за оранжевым закатом на Берлин поспешно опустилась ночь. Непроницаемая тьма заполнила оконную раму, готовая вот-вот сорваться в комнату и затопить здесь все со мной вместе. Но все-таки она не двигалась, не пересекала невидимую черту.
Она хотела, чтобы я приблизилась.
Каждый мой шаг к ней был результатом огромных усилий. Пространство поддавалось настолько нехотя, что я начала ощущать себя почти невесомой, как воздушный шарик. Казалось, стоит на миг ослабить решимость – и меня отнесет назад. Но, так или иначе, я оказалась у окна и на всякий случай вцепилась пальцами в подоконник.
– Финеас, – снова позвала я, собирая остатки смелости и вглядываясь во тьму. Я знала, что ей не стоит доверять, но смутные отголоски воспоминаний, оставшиеся с нашей первой встречи, теперь говорили о другом: о безопасности, о покое. О единении такой силы, что все во мне вдруг затрепетало от предчувствия, и, совершив еще одно усилие, я притянула себя ближе к непроницаемой черноте.
Оттуда на меня смотрели глаза, похожие на битое стекло.
Я не успела отскочить – даже вскрикнуть не успела, потому что в следующий миг тьма уже была повсюду. Она хлынула внутрь, рваными рывками поползла по стенам, разлилась по полу, оборачиваясь вокруг моих лодыжек.
Демон, когда-то бывший Финеасом Гавеллом, влез в окно и застыл на подоконнике, поджав под себя колено, а другую ногу свесив вниз, в растущую черноту. Он никуда не спешил и покачивал носком, как будто от скуки. Он располагал всем временем мира, пока смольное ничто ползло вверх по моим голеням. В межпространстве всегда были проблемы с ощущением собственного тела, но то, как именно я не чувствовала своих стоп сейчас, начинало нервировать.
– Это все? – спросила я, стараясь не звучать слишком трусливо, когда тьма взобралась выше колен. – Ты будешь просто смотреть?
Демон склонил голову, черные вихри-кудри качнулись, следуя какому-то невообразимому закону межпространственной физики.
– Нет, – ответил он слишком живым для порождения тьмы голосом и протянул мне ладонь. И когда я потянулась и коснулась ее, его расслабленность и подчеркнутая неторопливость исчезли. Пальцы крепко сомкнулись на моей руке, и демон дернул меня к себе. Я почувствовала, с каким трудом высвобождаются мои ноги, а затем нас подхватил поток – и вынес через окно…
…к камням.
Сначала мне показалось, что нахожусь у себя во сне – в одном из тех, где мне являлась циклопическая стена Лабиринта. Но та стена была сырая, прохладная, и я до сих пор помнила ее запах. Камни же под моими ладонями были мелкими, горячими и сухими. И пахли… навозом?
Я рывком вскочила на ноги, морщась от отвращения. Вокруг шумела Староместская площадь. Но не сезонной ярмаркой и неисчислимыми потоками туристов, желающих поглазеть на астрономические часы, – а цоканьем копыт, треском колес, гудками и недружелюбными выкриками на чешском и немецком. Площадь была безлюдна и пуста. Звуки эти здесь существовали сами по себе, без источников. И запахи, полагаю, тоже.
Свет искаженного солнца заливал здания странно, пятнами, – он падал на них огромными каплями отбеливателя, сжиравшими только цвет, или каплями кислоты, сжиравшими еще и форму. Эти слепые зоны почему-то пугали больше бесплотных голосов. Не хотелось задерживать на них взгляд. Наобум я двинулась к острым очертаниям башни ратуши, проступавшим из марева впереди.
Где же ты, Финеас Гавелл? Для чего ты меня сюда притащил? Я должна отыскать тебя в этом засвеченном воспоминании?
Сверху заскрипело, а затем раздался легкий, но очень раздражающий колокольный звон. Подняв голову, я поняла, что в действие пришли старинные астрономические часы. В реальности их, кажется, закрыли на ремонт, но этому месту не было никакого дела до моей реальности. В двух окошках мелькали фигурки. Я помнила, что они должны быть разными, пестрыми, детальными, – апостолы как-никак, – но в этом искажении у них отняли индивидуальность, оставив безликими деревянными болванками и раздав каждой маленькие щит и меч.