Искаженная демократия. Мнение, истина и народ
Шрифт:
Неравные личные качества, такие как хорошие риторические способности и приобретенные обучением навыки политической игры, бледнеют в сравнении с неравной собственностью и контролем над средствами коммуникации. Хотя граждане демократии признают и приобретают равное право на политическое участие, это не гарантирует того, что они будут оказывать равное влияние на политическую повестку и лидеров, если их голоса не слышны за пределами узкого круга друзей и, кроме того, если у них нет сил выйти за этот круг [174] . Технологические средства, действующие между правом на свободу слова и действительной «заметностью» мнений, – это ключевой фактор, который дополняет уникальность представительной демократии как правления посредством мнения [175] . Вопрос о геополитическом размере современных государств – это важный фактор, который помогает объяснить эту уникальность: как известно, Аристотель полагал, что слишком большой полис не мог бы быть политическим сообществом, поскольку не бывает глашатая с таким громким голосом, чтобы его услышал весь народ. Но тот тип косвенности, о которым мы говорим, не связан с размером.
174
«Совершенно определенно то, что политическое содержание масс- медиа, особенно сообщения о мнении демонстративно беспристрастных комментаторов и экспертов, обычно влияют на приоритеты общества и его предпочтения в политике… По меньшей мере важно помнить о той возможности, что более богатые и могущественные члены американского общества могли повлиять на мнения менее состоятельных, снизив общественную
175
Хотя это не единственный фактор, из-за которого не равные в экономическом отношении граждане чувствуют, что их голоса «скорее всего ничего не значат», поскольку их представители больше прислушиваются к более могущественным в социальном плане гражданам. Так, Бартелс и другие авторы доподлинно установили, что выборные официальные лица придают «больше веса предпочтениям состоятельных избирателей из среднего класса, чем избирателей с низкими доходами», словно бы голос оценивался пропорционально экономической силе того социального класса, к которому принадлежит его носитель. Bartels L. M. Unequal Democracy: The Political Economy of the New Gilded Age. New York: Russell Sage Foundation; Princeton: Princeton University Press, 2008. P. 285–288.
Высказать мнение – не то же самое, что сделать его коммуникативным. «Коммуникация, – писал Никлас Луман, – возникает лишь тогда, когда кто-то видит, слышит, читает и постольку понимает, что здесь могла бы последовать дальнейшая коммуникация. Одно только действие, передающее сообщение, следовательно, еще не является коммуникацией» [176] . Мнения, следовательно, связаны не только с самой речью, но и с совместной речью с другими, а когда сообщество достаточно широко, нам нужна кое-какая дополнительная помощь, чтобы сделать коммуникацию возможной. Как писал Кант: «Хотя и утверждается, что властями может быть отнята свобода говорить или писать, но не свобода мыслить, но только сколько и насколько правильно мы мыслили бы, если бы не думали как бы сообща с теми, с кем обмениваемся своими мыслями!» [177] . Кантовское обоснование коммуникации нашло дополнительную поддержку в словах судьи Верховного суда Таргуда Маршалла, который, выступая по делу «Kleindienst v. Mandel» (1972), заявил, что «свобода говорить и свобода слушать – неразделимы; это две стороны одной и той же медали… Но сама медаль – это процесс мышления и обсуждения. Деятельность, в которой говорящие становятся слушателями, а слушатели – говорящими в живом обмене мыслями, – это средство, необходимое для открытия и распространения политической мысли» [178] . Публичный форум – это такое средство коммуникации, и он предполагает не просто желание говорить и слушать. «Если людей не слышат и если они не говорят, и демократия, и дискуссия в опасности» [179] .
176
Луман Н. Реальность массмедиа. М.: Праксис, 2005. С. 12. С точки зрения Эко и Бодрийяра, технологическая массовая коммуникация полностью ускользает от нашего контроля, так что мы в определенном смысле лишаемся коммуникации с другими, поскольку теряем способность занимать критическую дистанцию; коммуникация в большей степени поглощает нас, чем заставляет в чем-то участвовать. Eco U. Travels in Hyperreality. London: Picador, 1967. P. 140–51; Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М.: Академический проект, 2007. С. 240–260.
177
Кант И. Что значит ориентироваться в мышлении? // Собр. соч.: в 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 8. С. 102–103.
178
В решении по делу «Kleindienst v. Mandel» (1972), которое исследователи считают поворотным для интерпретации Первой поправки, поскольку оно предполагало рассмотрение коммуникации как права, хотя «защита» этого права не оказала «большого влияния в Суде». Bezanson M. E. Kleindienst v. Mandel // Free Speech on Trial: Communication Perspectives on Landmark Supreme Court Decisions / R. A. Parker (ed.). Tuscaloosa: University of Alabama Press, 2003. P. 181.
179
Sunstein. Designing Democracy. P. 155.
Право на свободу слова требует некоторых внешних материальных условий, которые позволяют нашим мнениям быть переданными в коммуникации, если последняя – это то, что мы желаем достичь посредством речи, то есть если речь должна служить публичной цели, а не ограничиваться дружеским кругом. (Таков же был смысл использованного Цицероном различия между sermo и eloquentia.) Для существования публики в большом полисе нужны определенные технические инструменты. Но средства коммуникации, являясь техническими устройствами, приносят с собой немалое затруднение, поскольку они зависят от денег, технических знаний и материальных факторов, которые в значительной мере обуславливают принцип прав и возможностей. В ранее процитированном решении судья Маршалл предполагал, что в вопросе о коммуникации не следует упускать из виду то, что «возможно, является частными качествами, присущими последовательным, проходящим при личном участии спору, дискуссии, опросу» [180] . Никто лучше Аристотеля не поможет нам понять отношение между автономией суждения и «поведением», средствами коммуникации и конституционным правлением.
180
Bezanson. Kleindienst v. Mandel. Р. 180.
Аристотель, как известно, утверждал, что небольшой размер полиса и непосредственные отношения между гражданами в повседневной жизни – это ключевые условия политической свободы: «Государство с чрезмерно большим населением… скорее племенная единица, нежели государственная, так как ему нелегко иметь какое-либо правильное устройство. Действительно, кто станет военачальником такого до чрезвычайных размеров возросшего множества, кто будет глашатаем, если он не обладает голосом Стентора?». Глашатай считался ключевой фигурой, поскольку суждения граждан, не менее важные, зависели от него. Античная демократия отличалась не только тем, что ее граждане непосредственно участвовали в политике, но и тем, что они непосредственно судили и принимали решения в соответствии со своими «идеологическими предпосылками, стремясь к наиболее полному осуществлению своего собственного интереса и интереса государства» [181] . Технические средства не встревали между людьми и их мнениями. Если парафразировать заявление Верховного суда по делу «Miami Herald v. Tornillo», существовал «подлинный рынок идей» с «достаточно легким доступом к каналу коммуникации». В современной же демократии «рынок идей» не открыт и не является действительно свободным рынком. «Газеты стали крупным бизнесом, причем их количество сильно уменьшилось, тогда как количество грамотных людей увеличилось», так что эти «средства» – это уже не просто проводник, переносящий идеи и мнения, а силы, находящиеся «в руках у немногих», «информирующих» и «оформляющих общественное мнение» граждан. Вопрос теперь уже не просто в том, что не у всех есть равный доступ к «рынку идей», но в том, что у некоторых голос громче, чем у других, благодаря материальному богатству, которое у них есть и которое они могут использовать для усиления своих голосов и продвижения своей повестки. Равенство, таким образом, понесло существенный урон, и это вызов политической свободе [182] .
181
Аристотель. Политика, 1326b5–10. Т. 4. С. 597–598. См. также: Finley M. I. Democracy Ancient and Modern. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1985. P. 17–18; и Ober J. Mass and Elite in Democratic Athens: Rhetoric, Ideology, and the Power of the People. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1989. P. 118–119, 123–127, 134.
182
Demaske C. Modern Power and Free Speech: Contemporary Culture and Issues of Equality. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2009. P. 39–41 (там же см. цитату из дела «Miami Herald v. Tornillo»). Положение, гласящее, что свобода слова – это право гражданина, и что она напрямую связана с принципом самоопределения, уже выдвигалось судьей Верховного суда Луисом Брандейсом в 1920 г., а недавно было заново рассмотрено Робертом К. Постом: Post R.C. Recuperating First Amendment Doctrine// Stanford Law Review. 1995. P. 1249.
Заявление Аристотеля о том, что население и территория должны быть ограниченными по размеру, проистекало из его требования социальной и политической самодостаточности граждан. Этим может объясняться то, почему isegoria, «всеобщее право говорить на собрании, иногда использовалось греческими авторами как синоним „демократии“» [183] , поскольку и это право, и демократия должны были отправляться неопосредованно. Согласно Аристотелю, понятие самодостаточности относилось как к производству идей и мнений, так и к их выражению на собрании. Гражданам, чтобы действовать в качестве самодостаточных субъектов, нужно было как независимое суждение, так и экономическая независимость. Для свободного и ответственного выбора им были нужны как материальные блага, так и знание. По Аристотелю, в двух публичных сферах, для которых характерна власть выносить решения – распределение политических постов и применение законов – граждане должны были формулировать свои суждения в частном порядке, а не сообща. И распределение власти (при выборе гражданами должностных лиц), и отправление правосудия (когда судьи судили людей за их поступки) требовали непосредственного знания. Так же, как судьи в своих делах не могли работать с косвенными или полученными из вторых рук знаниями, граждане не могли выбрать достойных должностных лиц или принимать хорошие законы без знания качеств кандидатов.
183
Finley. Democracy Ancient and Modern. P. 19.
Если в античных республиках единственным посредником между гражданами и институтами был глашатай, в современной демократии коммуникация и информация – это конструкция, создаваемая акторами-посредниками, которые также управляют системой выбора кандидатов, разработки политической повестки и формирования мнений по многим вопросам, которые могут стать предметом общественного суждения. В античной демократии граждане могли узнать о личных качествах лидеров или ораторов, самолично проверить их и вынести о них суждение. В современной демократии качества кандидатов и информация о действиях выборных официальных лиц искусственно конструируются и передаются гражданам. Более того, такая информация превращается в спектакль, который должен забавлять, отвлекать, провоцировать или успокаивать аудиторию, которая по этой причине превращается в реактивных, но пассивных граждан [184] .
184
Прямая демократия была политикой личности, поскольку она основывалась на непосредственном знании и выслушивании: единственным опосредованием было повседневное взаимодействие граждан, обменивающихся друг с другом мнениями по поводу своих лидеров и по другим вопросам. Finley M. I. Politics in the Ancient World. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 97.
Следовательно, современные граждане более пассивны не просто потому, что выбирают политических лидеров, а не принимают решения непосредственно, но и потому, что они не имеют равных возможностей видеть и быть увиденными, выносить на обсуждение свои идеи и делать так, чтобы их услышали. Еще в 1861 году Милль сетовал на то, что в представительной демократии Фемистокл и Демосфен, чтобы их услышали, должны были бы победить на выборах в парламент, но чтобы стать кандидатами, им пришлось бы прибегнуть к помощи партии [185] . Более того, им понадобилась бы достаточно дружественная медиасистема, чтобы они могли понравиться аудитории или мощным лобби, финансирующим их избирательную кампанию в надежде на то, что они помогут принять выгодные тем законы. В современной демократии политическое суждение как самостоятельная косвенная власть является косвенным еще и в силу тех условий, которые делают его эффективным. Цепочка косвенности – вот что должно поддерживать внимание граждан к качеству их равных прав, когда они оценивают вопросы свободы мнения в публичной сфере информации и коммуникации.
185
Mill. Considerations on Representative Government. P. 457–460.
Два понятия свободы
Если парафразировать Аристотеля, современным гражданам не хватает самодостаточности в сборе и интерпретации информации, в достижении эффективной коммуникации. Эта нехватка автономии значительно сокращает возможность принятия автономных политических решений и, более того, осуществления контроля над теми, кто был выбран править. То есть здесь страдает не только их участие в политике. Слабой и беззубой становится сама их свобода. Нарушение принципа равной свободы в области мнений – это нарушение системы сдержек и противовесов; оно выражается в концентрации власти на одной стороне, а на другой – в недостаточной силе противодействия, которая могла бы либо остановить деспотическую или чрезмерную власть, либо сопротивляться ей.
В демократии, в которой наиболее важная власть граждан является, по существу, «негативной», поскольку это в большей мере власть суждения и влияния, а не каких-либо действий, тот факт, что их косвенная власть осуществляется через сеть опосредования, которая в значительной мере опирается на деньги, а потому отличается структурным неравенством, означает то, что она, возможно, уже не является эффективной контролирующей силой. Скорее, косвенная власть представляется источником новой, вездесущей власти, неподконтрольной гражданам. В деле, которое было признано «поворотным» и стало прецедентом для политики государственного невмешательства как лучшего способа сдерживания монополизации в медиаиндустрии, судья Верховного суда Байрон Уайт заявил, что «самым главным является право зрителей и слушателей, а не право телеканалов. Цель Первой поправки – сохранить свободный рынок, не ограничиваемый ни государством, ни частными лицензиями» [186] .
186
«Red Lion Broadcasting Company v. FCCC» (1969), цитируется по: Bezanson. Kleindienst v. Mendel. P. 176.
Хотя возможны аргументы в пользу ограничения монополии, которые бы защищали интервенционистскую стратегию законодательной власти, здесь мне важно привлечь внимание к тому важному признанию, что правило государства – защищать поток информации от концентрации власти и что свобода тех, кто находится в состоянии пассивности, например, аудитории, – это первейшее благо, которое должно защищаться правом. Косвенность, укрепляемая в политике технологиями и деньгами, усугубляет неравное положение оратора и слушателя, предполагавшееся уже традиционным риторическим стилем коммуникации, а потому слушатель больше нуждается в защите, чем оратор. Кроме того, она проясняет столкновение между правами частной собственности и простым наличием доступа к коммуникации [187] .
187
Ср. мнение большинства, представленное судьей Верховного суда Блэком по делу «Marsh v. Alabama» (1974), когда речь шла о распределении литературы в городе, являющемся собственностью компании: «Чтобы поступать как добропорядочные граждане, они должны быть информированы». И права собственности этой корпорации не должны превалировать над политическим правом граждан получать информацию. См.: Bezanson. Kleindienst v. Mendel. P. 174.